Аверинцев С. Послесловие к энциклопедическому словарю. Литература о гностицизме

Христианство возникло в греко-римском средиземноморском мире, когда он переживал эпоху религиозных брожений. Существовало множество культов, включая культ богов Рима и культы богов тех городов и стран, которые вошли в состав Римской империи . Особенно важное значение придавалось культу императора. Широкое распространение имели мистериальные культы, посвященные тем или иным греческим божествам. Все они были связаны с поклонением некоему богу, который был умерщвлен своими врагами, а затем восстал из мертвых. Обряды эти сохранялись в тайне от посторонних, посвященные же верили, что, совершая эти обряды, они соучаствуют в смерти бога и через его воскресение обретают бессмертие. Другая религиозная традиция, герметизм, обещала своим приверженцам освобождение от оков плоти и бессмертие.

Христианство отвергало почитание языческих богов и императора. Оно имело определенные черты сходства с мистериальными культами, но существенно отличалось от них – в частности, тем, что в нем почитался не мифический персонаж, а реальная историческая личность, чья жизнь и учение стали предметом почитания и веры. Христианское вероучение существенно отличалось и от того, что предлагали мистериальные культы. Христианство отчасти заимствовало свою терминологию из греческой философии , – прежде всего стоической , платонической и неоплатонической – однако его смысловое ядро – вера в то, что во Христе вечный Бог стал человеком, претерпел смерть на кресте, а затем воскрес из мертвых, – не имело ничего общего с любой из существовавших в то время философских систем.

Христианство существенно отличалось от других религий и от официальных культов, поэтому его последователи столкнулись с постоянными гонениями со стороны основной массы населения и властей, поставивших христианство вне закона. Однако число христиан множилось, и императоры принимали решительные меры для того, чтобы заставить их отказаться от своей веры. На протяжении 3 в. два императора – Деций и его преемник Валериан – сделали все, чтобы навсегда покончить с христианством. В начале 4 в. Диоклетиан возбудил самое широкое и самое жестокое из всех гонений на христиан.

Однако за пять веков, последовавших за распятием Иисуса Христа, подавляющее большинство населения Римской империи, включая императоров, становится христианским. В 312 император Константин Великий принял эту веру, его примеру последовали трое его сыновей, которые также стали императорами. Попытка племянника Константина, императора Юлиана (прозванного «Отступником»), возродить язычество (в 361–363) провалилась. В 4 в. христианство стало государственной религией Армении и Грузии, к концу 5 в. христианские общины появились в Персидской империи, в Индии и у германских народов на северных рубежах Римской империи.

В первом поколении христиан было несколько выдающихся миссионеров, самыми замечательными из которых можно считать апостолов Павла и Петра . Они и их менее прославленные современники проповедовали христианство преимущественно среди грекоязычного населения империи. Из крупных городов вера распространялась в малые города, а оттуда – в сельскую местность.

Среди причин, побудивших большинство населения Римской империи принять христианство, можно назвать следующие: 1) постепенное разложение и упадок греко-римской культуры; 2) принятие христианской веры Константином и его преемниками; 3) тот факт, что в христианстве люди всех классов и национальностей принимались в единое, общее братство и что эта религия могла быть адаптирована к местным народным обычаям; 4) бескомпромиссная приверженность церкви своим убеждениям и высокие моральные качества ее членов; 5) героизм христианских мучеников.

Организация церкви.

Христиане верили, что составляют единую вселенскую церковь. Она была организована по принципу «диоцезов» (термин, обозначавший территориальную единицу в составе империи), или «епархий» во главе с епископом. Особым почетом пользовались епископы Иерусалима, Александрии, Антиохии, Карфагена, Константинополя и Рима. Епископу Римскому как главе церкви имперской столицы отдавалось первенство перед другими епископами. Кроме того, согласно традиции, первым епископом Рима был апостол Петр, которого сам Христос поставил главой церкви.

Чтобы противостоять этим и другим сходным течениям, христианская церковь выработала три принципа, позволявшие обеспечить сохранение веры в ее изначальной чистоте. Во-первых, это была доктрина апостольского преемства, согласно которой апостолы усвоили Евангелие непосредственно от Христа, а затем, перед смертью, передали его – вместе со своим вероучительным авторитетом – епископам, избранным христианами местной церкви, а эти епископы, в свою очередь, передавали его своим преемникам. В связи с этим церковь должна была определить, какие именно линии епископства восходят непосредственно к святым апостолам. В частности, епископы Римские считались прямыми преемниками апостола Петра.

Во-вторых, следовало четко определить круг писаний, в которых содержалось подлинное учение апостолов. Еще до конца 4 в. был выработан канон из 27 книг, составляющих Новый Завет. Основным критерием для включения той или иной книги в канон было авторство апостола либо лица, непосредственно связанного с одним из апостолов.

В-третьих, вставала задача дать краткую и четкую формулу, которая выражала бы сущность христианской веры, в результате чего возникли символы веры, из которых наиболее распространенным был т.н. Апостольский символ веры . Название этого символа указывало не на то, что он был сформулирован самими апостолами, а на то, что в нем было кратко выражено основное содержание апостольского учения. За исключением двух или трех стихов, включенных в него позднее, этот символ существовал уже во второй половине 2 в.

Концепция апостольского преемства епископов, новозаветный канон и Апостольский символ веры до сих пор остаются фундаментом, определяющим жизнь большинства христианских церквей.

Тринитарные споры.

Церковь должна была также определить свою позицию по ряду богословских вопросов, споры по которым подрывали ее единство. Церковь очень рано приняла учение о Троице, т.е. о том, что Бог один в трех Лицах – Отца, Сына и Святого Духа. Первые христиане были евреями, воспитанными в вере в то, что Бог один. Иисус учил, что Бог есть Отец. Явившись свидетелями жизни и смерти Иисуса Христа и уверовав в его воскресение, ученики уверовали также и в то, что и Иисус был Богом. Но как при этом верить в то, что Бог – один? Каким образом Отец, Сын и Дух Святой могут быть Богом, и как они связаны друг с другом?

Никейский собор оставил нерешенным вопрос о соотношении человеческого и божественного начала во Христе. Этому вопросу были посвящены три следующих вселенских собора, последний из которых, Халкидонский собор (451), принял формулу вероисповедания, которой и сегодня придерживаются Римско-католическая, Православная, Англиканская церкви и большинство протестантов. Согласно этой формуле, Иисус Христос не только «единосущен» (т.е. тождествен по сущности) Отцу, но и обладает той же сущностью, что и люди, будучи всецело Богом и всецело человеком. Кроме того, в ней говорится, что во Христе две природы – божественная и человеческая – соединяются таким образом, что они не могут быть разделены на два Лица. Некоторые восточные церкви, принявшие Никейский символ веры , отказались принять постановления Халкидонского собора. Отделение этих церквей было в значительной степени обусловлено политическими и этническими причинами, связанными с нежеланием подчиняться грекам и латинянам, которые контролировали Римскую империю и вселенскую церковь. Эти восточные церкви (часто, хотя и неправильно, называемые монофизитскими) подчеркивали прежде всего божественную природу Христа и придавали гораздо меньшее значение его человеческой природе; подобных взглядов придерживаются армянские, египетские (коптские), эфиопские и сирийские (ближневосточные и индийские) христиане. См. также ХАЛКИДОНСКИЙ СОБОР ; МОНАРХИАНСТВО ; МОНОФИЗИТСТВО ; ТРОИЦА ; САВЕЛЛИАНЕ .

Августин.

Исключительную роль в развитии христианской теологии сыграл Августин (354–430), оказавший огромное влияние на Западную церковь, а в Новое время – на протестантизм. Августин, человек высокой образованности и интеллектуальной одаренности, пришел к христианству в результате драматических духовных исканий. Его личный опыт позволил ему с особенной остротой поставить проблемы, уже знакомые церкви. В частности, он учил, что в результате грехопадения Адама все люди оказались запятнанными грехом и не способны обрести спасение, самостоятельно обратившись к Богу. Только в результате действия самого Бога, через даруемую им благодать, которой никому из людей невозможно удостоиться или заслужить, человек обретает раскаяние и веру, которые необходимы для его нового рождения и вечной жизни. Августин настаивал на том, что это действие благодати предопределяется Богом и что человек может спастись только в том случае, если он для этого избран.

Эпоха поздней патристики.

В христианстве рано сложились определенные формы богослужебной практики. Центром богослужения стала евхаристия, посвященная воспоминанию о последней трапезе, которую Иисус разделил со своими учениками и которую он велел им и впредь совершать в воспоминание о нем. Уже в древности появились литургии, которые послужили прообразом богослужений, совершающихся и сегодня в различных церквах. См. также ТАИНСТВО .

Еще одной характерной особенностью христианства становится монашеское движение, начало которому было положено в Египте в 3 в. и которое вскоре охватило весь христианский мир. В тот период, когда, в результате массовых обращений жителей Римской империи в христианство, нравственный облик основной части христиан оказался уже не столь высок, некоторые подвижники предприняли усилия к тому, чтобы действительно и во всей полноте осуществить в своей жизни заповеди Христа. Это движение имело многообразные формы. В западной части империи преобладал общежитийный уклад монашеской жизни, установленный Бенедиктом Нурсийским (ок. 480–547).См. также МОНАШЕСТВО .

В начале 5 в. ряд событий поставил под угрозу само существование христианства. Пришла в упадок Римская империя, которая к этому времени стала почти полностью христианской и с которой стало ассоциироваться само христианство. Постоянные нашествия варваров с севера и северо-востока, продолжались, с незначительными перерывами, вплоть до 11 в. Первым серьезным военным успехом этих завоевателей обычно считают битву при Адрианополе в 378, когда готы убили императора Валента. В 410 готы захватили Рим. В последующие века империя пережила вторжения гуннов, славян, болгар, венгров и, наконец, скандинавов. В 7 в. возникла новая угроза со стороны арабов, которые надвигались с юго-востока, неся с собой новую религию – ислам. К концу 8 в. арабы захватили Палестину, Сирию, Месопотамию, большую часть Египта, Северную Африку и большую часть Иберийского полуострова, овладев половиной того, что называлось христианским миром.

СРЕДНЕВЕКОВОЕ ХРИСТИАНСТВО

За шесть первых веков истории христианства были достигнуты значительные успехи, позволившие христианской религии устоять перед лицом многочисленных угроз. Многие завоеватели с севера принимали христианскую веру. В начале 5 в. Ирландия, до 9 в. остававшаяся за пределами Римской империи и не подвергшаяся нашествиям иноземцев, превратилась в один из главных центров христианства, и ирландские миссионеры отправились в Британию и в континентальную Европу. Еще до начала 6 в. некоторые германские племена, обосновавшиеся в бывших пределах империи, приняли христианство. В 6–7 вв. были обращены англы и саксы, вторгшиеся в Британию. В конце 7 и в 8 вв. большая часть территории современных Нидерландов и долины Рейна становится христианской. Еще до конца 10 в. началась христианизация скандинавских народов, славян Центральной Европы, болгар, Киевской Руси, а позднее венгров. До того, как арабское завоевание принесло с собой ислам, христианство успело распространиться среди некоторых народов Центральной Азии, а также исповедовалось небольшими общинами в Китае. Христианство распространилось также вверх по течению Нила, на территории, в настоящее время занимаемой Суданом.

Вместе с тем к первой половине 10 в. христианство во многом утратило свою силу и жизнеспособность. В Западной Европе оно стало сдавать свои позиции среди недавно обращенных народов. После непродолжительного возрождения в эпоху Каролингской династии (8 – начало 9 вв.) монашество вновь пришло в упадок. Римское папство до такой степени ослабло и уронило свой престиж, что, казалось, его ожидает неминуемая гибель. Византия – наследница Восточной Римской империи, население которой было преимущественно греческим или грекоязычным, – устояла перед лицом арабской угрозы. Однако в 8–9 вв. восточную церковь потрясали иконоборческие споры, связанные с вопросом о допустимости почитания икон.См. также ИКОНА .

Со второй половины 10 в. начинается новый расцвет христианства, продолжавшийся около четырех веков. Христианство было официально принято скандинавскими народами. Христианская вера распространилась среди негерманских народов на побережье Балтийского моря и на равнинах России. На Иберийском полуострове ислам оттеснялся к югу, и в конце концов он удержался только на крайнем юго-востоке – в Гранаде. На Сицилии ислам удалось вытеснить полностью. Христианские миссионеры несли свою веру в Центральную Азию и Китай, жители которых были знакомы также с одной из восточных форм христианства – несторианством. Однако к востоку от Каспия и Месопотамии лишь небольшие группы населения исповедовали христианскую веру.

Воздвигались величественные готические соборы и обычные приходские церкви, выражающие в камне веру христиан. Теологи-схоласты трудились над тем, чтобы осмыслить христианское вероучение в терминах греческой философии, прежде всего аристотелизма. Выдающимся теологом был Фома Аквинский (1226–1274).

Восточно-западная схизма.

Возрождение переживали также христианские церкви православного Востока – прежде всего Византийская церковь, в сфере влияния которой находились Греция, Малая Азия, Балканы и Россия. Это возрождение носило отчасти монашеский, а отчасти богословский характер.

Однако со временем возникла и стала расширяться трещина, разделившая западную ветвь церкви, возглавляемую папой Римским, от восточной ее ветви, главой которой был патриарх Константинопольский. Причины раскола носили отчасти социальный характер, поскольку постепенно развивавшиеся и обострявшиеся культурные и языковые различия проявились в долгом соперничестве за первенство авторитета и власти двух имперских столиц, восточной и западной, и, соответственно, – двух церквей, олицетворяемых этими столицами. Не последнюю роль сыграли также и различия в восточной и западной богослужебной практике. Споры возникли и по поводу западной формулировки Никейского символа веры , в котором первоначально говорилось об исхождении Святого Духа от Отца и в который Западная церковь включила слова, указывающие на то, что Дух исходит не только от Отца, но и «от Сына».См. также ФИЛИОКВЕ .

Крестовые походы.

Характерной чертой средневекового христианства в Западной Европе стали крестовые походы. Первый поход был предпринят по призыву папы Урбана II в 1096, чтобы получить контроль над святыми местами в Палестине, которые постоянно посещались христианскими паломниками. Был захвачен Иерусалим и несколько других палестинских городов и установлено латинское Иерусалимское королевство. Последующие крестовые походы предпринимались для того, чтобы защитить это королевство или возвратить ему утраченные территории. Однако в результате этих походов мусульмане не только не были вытеснены из Палестины, но, напротив, объединились между собой и укрепились, что позволило им в конце концов одержать верх и стать безраздельными хозяевами этих земель. Последний оплот крестоносцев пал в 1291. Крестоносцы посеяли недоверие к себе и ненависть среди местного населения, что привело к резкому обострению отношений между Западом и Ближним Востоком в 12 в.

Османская экспансия.

Начиная с середины 14 в. территории, где было распространено христианство, существенно сократились, под угрозу было поставлено само его существование. В 1453 османы захватили Константинополь, центр православия. В том же веке они появились под стенами Вены, успев захватить всю Грецию и Балканы и едва не превратив Средиземное море во внутреннее море своей империи. Османы не искореняли христианство в захваченных ими областях, однако лишали христиан почти всех прав. В результате вселенские патриархи были фактически вынуждены покупать свой сан у султанов, и многие из епископов, назначаемых в балканские церкви, не владели даже языком своей паствы. Принятие ислама монголами, под властью которых находилась вся Средняя Азия, и особенно походы Тамерлана (1336–1405) привели к значительному сокращению числа христиан в этом регионе и к полному исчезновению христианства во многих землях.

Позднее Средневековье.

В Западной Европе в жизни Римско-католической церкви наметился кризис. Первыми симптомами этого кризиса являлись перенесение папского престола в Авиньон («авиньонское», или «вавилонское пленение», 1309–1376) и великая западная схизма между двумя линиями пап, авиньонской и римской, которая началась вскоре после 1378 и завершилась лишь на Констанцском соборе (1414–1418). За великой схизмой последовала эпоха правления ренессансных пап. Самыми знаменитыми из них были Родриго Борджа (Александр VI, 1492–1503) и Джованни де Медичи (Лев X, 1513–1521). Монашество в эту эпоху пришло в заметный упадок. «Плюрализм» (практика, в соответствии с которой одному лицу дозволялось занимать сразу несколько церковных должностей, а получение доходов с бенефициев не требовало присутствия держателя бенефиция и его участия в управлении и делах епархии) получил повсеместное распространение.

Однако даже в эти десятилетия христианская вера не переживала такого упадка, как в первой половине 10 в. Религиозные течения, подобные мистическому движению братьев общинной жизни (остававшемуся в лоне церкви), и деятельность таких реформаторов, как Джон Уиклиф и Ян Гус, которые были осуждены как еретики, свидетельствовали о большой жизненной силе христианской религии.

РЕФОРМАЦИЯ И КОНТРРЕФОРМАЦИЯ

Новым оживлением религиозной жизни отмечен 16 в., положивший начало протестантской Реформации и католической Контрреформации, а также новой, поразительной по своим масштабам территориальной экспансии христианской религии.

Протестантская Реформация, начавшаяся в Германии в 1517 с выступления Лютера, развивалась в четырех основных формах, объединяемых признанием исключительного авторитета Библии и отрицанием авторитета и власти папы Римского. Первая – лютеранство – восходила непосредственно к Лютеру (1483–1546) и со временем стала доминировать на большей части территории Германии и в скандинавских странах. В лютеранстве особое значение придавалось принципу «оправдания только верой» и отрицались те догматы и учения Римско-католической церкви, которые рассматривались лютеранами как противоречащие Библии. Вторая форма – кальвинизм –воплотилась в реформатских и пресвитерианских церквах и своим возникновением была обязана Жану Кальвину (1509–1564). Кальвин особенно настаивал на абсолютном суверенитете Бога и принимал только те учения средневековой Католической церкви, которые, по его мнению, были ясно выражены в Библии. Кальвинизм стал основной формой протестантизма в Швейцарии, в большей части рейнской области, в Нидерландах и в Шотландии; он завоевал также сильные позиции в Венгрии, Англии и в 13 американских колониях, которые впоследствии объединились в США. Третья форма протестантизма – англиканство. Благодаря усилиям Генриха VIII, архиепископа Томаса Кранмера и Елизаветы I оно удержало гораздо больше дореформенных черт, чем другие ветви протестантизма. Наконец, четвертой формой протестантизма явились различные анабаптистские течения. Анабаптисты, отличавшиеся наибольшим радикализмом среди всех течений в протестантизме, подвергались преследованиям не только со стороны Католической церкви, но и со стороны более консервативных протестантов, что со временем привело к сокращению их численности. Однако они стали духовными родоначальниками меннонитов, баптистов и ряда других протестантских деноминаций, позднее получивших особенно большое развитие в США. Три первые ветви протестантизма развивались на фоне возникновения и развития националистических настроений и идей. Осуществляя богослужение на национальных языках, все четыре формы протестантизма в значительной степени способствовали возникновению того культурного плюрализма, который сделался неотъемлемой чертой современной западной цивилизации.См. также АНАБАПТИСТЫ ; АНГЛИКАНСКИЕ ЦЕРКВИ ; ПРОТЕСТАНТИЗМ ; РЕФОРМАЦИЯ .

Колонизация.

Процесс территориальной экспансии христианства осуществлялся прежде всего Католической церковью и такими государствами, как Испания и Португалия. Распространение христианства осуществлялось отчасти посредством миссий среди нехристианских народов, а отчасти за счет миграции европейского населения. Широкие масштабы оно приобрело в Карибском бассейне и в Центральной и Южной Америке. Меньшие по численности христианские общины возникали в Канаде и в отдельных областях на побережье Африки, в Индии, на Цейлоне, в Китае, Японии и Ост-Индии, особенно на Филиппинах, где было обращено большинство туземного населения.

Религиозные войны.

Одним из следствий протестантской и католической Реформаций явились т.н. религиозные войны, главными из которых были Тридцатилетняя война в Германии (1618–1648), война за независимость Нидерландов, завершившаяся победой, и гражданские войны во Франции между гугенотами и католиками. Религиозные войны зафиксировали территориальные границы между протестантскими и католическими областями и странами приблизительно в том состоянии, в котором мы видим эти границы сегодня.См. также ГУГЕНОТЫ .

ХРИСТИАНСТВО В СОВРЕМЕННЫЙ ПЕРИОД

Просвещение 17 и 18 вв. заключало в себе новую угрозу христианству. Скептический деизм таких мыслителей, как Локк в Англии, энциклопедисты во Франции и Лессинг в Германии, имел мало общего с традиционной верой. Кроме того, большинство церквей того времени, включая Римско-католическую церковь, а также православные и протестантские церкви, были тесно связаны с государством. Акт о веротерпимости, принятый в 1689 в Англии, ослабил эту систему. Затем произошла Французская революция (1789–1799), а за ней – наполеоновские войны (1804–1814), которые уничтожили или ослабили многие политические структуры, контролировавшиеся церковью.См. также ДЕИЗМ .

Отношение к христианству в 19 в. было отмечено резкими контрастами. С одной стороны, в обществе продолжалось развитие антихристианских тенденций. В католических странах поднималась волна революционных движений, преимущественно антиклерикальной направленности. Промышленная революция ослабила традиционные устои общества, ассоциировавшиеся прежде всего с церковью. Новые социально-политические учения, особенно марксизм, были откровенно антихристианскими и завоевали себе многих приверженцев в среде интеллигенции и рабочих. С другой стороны, все основные ветви христианства переживали заметное возрождение.

В католичестве это возрождение выразилось, в частности, в укреплении папства. В 1870 I Ватиканский собор провозгласил догмат о непогрешимости пап в тех случаях, когда они высказываются ex cathedra (т.е. официально) по вопросам вероучения и морали, и подтвердил, что папа пользуется абсолютной административной властью в церкви. Папа Лев XIII в энциклике Rerum novarum (1891) изложил основные принципы, которыми должна руководствоваться церковь перед лицом социальных и экономических проблем новой эпохи. Папа призвал к изучению творений Фомы Аквинского, видя в томизме одно из средств, позволяющих удовлетворить интеллектуальные запросы современности. Старые монашеские ордена обновились и укрепились, возникли также новые монашеские конгрегации. Развивая вероучение, папа Пий IX официально провозгласил в 1854 догмат о том, что Дева Мария была зачата без первородного греха (догмат о непорочном зачатии Девы Марии).

На Востоке, в результате ослабления могущества Османской империи и освобождения от турецкого ига Греции, Болгарии, Румынии и Сербии, церкви этих стран избавились от многовековой зависимости от мусульманских правителей. В Русской православной церкви также возникли новые веяния – прежде всего в молитвенной практике и благочестии, но также и в богословии.

Энергично развивался протестантизм. Новую жизнь в христианство вдохнули, в континентальной Европе, пиетизм (возникший еще в 17 в.) и оживление лютеранской веры, а в англосаксонском мире – евангелизм, в числе выдающихся пионеров которого был Джон Уэсли (1703–1791). Такие движения, как Внутренняя миссия в Германии, а также Армия спасения, Христианская ассоциация молодых людей (YMCA) и Христианская молодежная женская ассоциация (YWCA) в Великобритании, ставили своей целью решение проблем, возникших в результате урбанизации и индустриализации общества. Организация Красный крест и движение христианского пацифизма противостояли злу, которое несла с собой война. Протестанты сыграли большую роль в установлении запрета на использование труда рабов на Британских островах и в США. Лучшие умы работали над тем, чтобы привести теологию в соответствие с новейшими интеллектуальными течениями (выдающуюся роль здесь сыграл Ф. Шлейермахер, 1768–1834).

Распространение христианства в этот период осуществлялась отчасти за счет активной и массовой иммиграции населения традиционно христианских стран в Америку, Австралию, Новую Зеландию и Южную Африку, а отчасти – за счет обращения нехристианских народов.

Двадцатый век.

После Первой мировой войны христианство столкнулось с новыми угрозами и трудностями. В традиционно христианских странах возникли силы, добившиеся осуществления революции – политической, экономической и культурной – в масштабах всей планеты. Две мировые войны затронули все народы на земле. Возникновение в 1945 ядерного оружия поставило под угрозу жизнь всех вообще людей на Земле. В Европе и Азии упразднялись старые формы управления. В обширных регионах – прежде всего в России и в Китае – на смену старому режиму пришел коммунистический режим, обычно сочетавшийся с воинствующим атеизмом. Страны одна за другой переживали промышленную революцию, которая также ставила под угрозу существование традиционной религии. И в Западной, и в Восточной Европе резко сократилось число прихожан. Колониальная система рухнула, а христианство, ассоциировавшееся у жителей бывших колоний с западным империализмом, стало рассматриваться как явление империалистической культуры. В результате в этих странах расцвели нехристианские религии – прежде всего ислам, индуизм и буддизм. Однако основной тенденцией 20 в. во всем мире становится движение к секуляризму, отвергающему всякую религию.

Современное христианское возрождение.

Вопреки всем этим трудностям христианство сегодня переживает период подъема. На это указывает целый ряд бесспорных признаков.

1. Продолжается распространение христианства во всем мире. Несмотря на демографический взрыв в странах «третьего мира», последовавший в период после Первой мировой войны, число христиан, по-прежнему остающихся одним из религиозных меньшинств, значительно увеличилось по отношению к общей численности населения в Индии, Индонезии и африканских странах, расположенных к югу от Сахары.

2. Христианство явилось важным фактором самостоятельного социального и культурного развития получивших независимость народов стран «третьего мира». В частности, расширялась программа подготовки христианских священнослужителей из числа представителей коренного населения, и многие из них вошли в епископат Римско-католической церкви (или в его аналог в протестантских церквях). Когда во время Второй мировой войны из целого ряда стран были отозваны европейские миссионеры, работу по обращению населения этих стран в христианство полностью приняли на себя местные священники и епископы.

3. Христианство продолжало существовать в странах с коммунистическим режимом. В России, после периода, когда воинствующая антихристианская политика коммунистов привела к значительному сокращению численности членов церкви, христианство возродилось вновь и число верующих существенно увеличилось. В Восточной Германии, Польше, Венгрии, Чехословакии, Румынии, Болгарии и Югославии церкви продолжали существовать несмотря на многочисленные трудности и притеснения. В Китае, где численность христиан никогда не превышала одного процента от общего числа населения, количество церквей сократилось более резко, а христиане подвергались более жестоким преследованиям, чем в Европе, однако христианство сохранилось и здесь.

4. Стали возникать новые течения в христианстве – наряду со старыми, которые также значительно укрепились. В католицизме о все более широком участии мирян в жизни церкви свидетельствовало возникновение Литургического движения, Католического действия, Евхаристических конгрессов, христианско-демократических партий, Легиона Девы Марии и большого числа молодежных организаций, а также осуществление новых переводов Библии на национальные языки. В Европе позиции католической церкви были особенно сильны в Ирландии, Нидерландах, Бельгии, Северной Франции, Южной Германии, Швейцарии, Северной Италии и в Польше. В энцикликах Quadragesimo anno (1931) и Mater et magistra (1961), по примеру энциклики папы Льва XIII Rerum novarum , папы Пий XI и Иоанн XXIII наметили еще целый ряд принципов, которыми католики должны были руководствоваться в меняющейся социальной и экономической ситуации. В протестантизме возникли такие новые институты, как евангелические академии и церковные съезды в Германии, «Церковь в мире» в Нидерландах, «Айона» в Шотландии и «Сигтуна» в Швеции, призванные внедрить в общество христианские идеалы. В Великобритании и США все более активно предпринимались усилия по приобщению к христианству трудящихся, далеких от церкви. Благотворительная организация «Хильфсверк» Евангелической церкви Германии, Межконфессиональный комитет помощи беженцам (CIMADE) во Франции и Всемирная церковная служба в США явились тем средством, с помощью которого протестанты стремились облегчить физические страдания жертв Второй мировой войны и последующих войн. Протестантские церкви во всеуслышание заявляли о проблемах трудящихся, межрасовых отношениях и о международных проблемах.

5. Предпринимались значительные усилия по учету основных интеллектуальных течений современности. Римско-католическая церковь накануне Первой мировой войны приложила много сил для искоренения «модернизма», который мог вредно повлиять на многих представителей духовенства. Однако эта акция не подразумевала отказа от всякой научной работы. Такие выдающиеся мыслители современности, как Жак Маритен и Этьен Жильсон, в своих трудах излагали теологическое учение Фомы Аквинского, делая его понятным и убедительным для современного человека. Габриель Марсель разрабатывал философию экзистенциализма, популярного и среди верующих, и среди неверующих. В протестантизме Карл Барт стал наиболее влиятельным теологом после Шлейермахера, завоевав признание не только у протестантов, но и у католических теологов. Барт развивал христоцентрическое учение, в соответствии с которым познание Бога возможно осуществить только через Иисуса Христа. В США Рейнхольд Нибур возглавил целую школу, которая занималась изучением проблемы отношения христианства к социальным, экономическим и межнациональным вопросам современности.

6. Христиане достигли такой степени единства, какой не знали раньше. Они по-прежнему были далеки от того, чтобы объединиться в общую церковь, но стали выступать единым фронтом перед лицом всего мира. Эта тенденция была в наибольшей степени характерна для протестантизма, который представляет собой наименее сплоченную и единую ветвь христианства. Создание региональных и национальных советов церквей и особенно – Всемирного совета церквей (1948) позволило достигнуть особенно больших успехов в этом направлении. К началу 1960-х годов во Всемирный совет церквей входило уже подавляющее большинство протестантских и Восточных церквей. Параллельно укреплялись дружеские отношения между протестантскими и католическими церковными лидерами. В 1961 вселенский (Константинопольский) патриарх предпринял важные шаги, направленные на укрепление единства и сотрудничества между Православными церквами. В 1962 по инициативе папы Иоанна XXIII был созван II Ватиканский собор, основной целью которого явилось обновление церкви перед лицом проблем, вставших в 20 в., и движение к достижению христианского единства. После завершения собора в 1965 преемник папы Иоанна, Павел VI, ревностно принялся за работу по осуществлению решений собора.

7. Христианство приобрело значительно больший моральный авторитет в нехристианском мире, чем когда-либо прежде, повлияв, в частности, на формирование идеалов Махатмы Ганди, самого авторитетного духовного лидера Индии в 20 в., а через него – на многих его соотечественников. Хотя христианство и не могло играть доминирующей роли в странах этого мира, оно тем не менее существенно влияло на идеалы и поступки людей.

Численность.

По приблизительным оценкам, в 1996 в мире насчитывалось ок. 2 млрд. христиан; из них 981 млн. католиков, ок. 600 млн. протестантов и 182 млн. православных (в России 70–80 млн.). В целом численность приверженцев христианской веры превосходит численность приверженцев любой другой религии.

В Европе продолжают существовать основные ветви протестантизма, возникшие в 16 в.; их рассматривает как свою религию большинство жителей северо-западной части Европы и Великобритании. В 20 в. эти церкви были отделены от государства в Германии и Уэльсе, а еще ранее произошло отделение церкви от государства в Нидерландах. Англиканская церковь и Шотландская церковь избежали отделения от государства, а Лютеранская церковь в скандинавских странах и в Финляндии получила статус государственной. Однако даже там, где церковь отделена от государства, сохраняется почти всеобщий обычай совершать крещение и конфирмацию. Для США характерно особое многообразие христианских церквей и деноминаций. В этой стране представлены все существующие формы христианства, но наиболее крупными и многочисленными деноминациями здесь являются не лютеране, кальвинисты и англикане, как в Европе, а баптисты и методисты (также имеющие европейские корни). К последним прибавились протестантские деноминации уже чисто американского происхождения. Из восточных церквей наиболее многочисленной является Православная церковь. См. также. М., 1994
Христианство: Словарь . М., 1994
Задворный В.Л. История Римских Пап. Том I. От св. Петра до св. Симплиция . М., 1995
Поспеловский Д.В. Русская православная церковь в ХХ веке . М., 1995
Задворный В.Л. История Римских Пап. Том II. От св. Феликса II до Пелагия II . М., 1997
Народы и религии мира . Энциклопедия . М., 1998
Рожков В. Очерки по истории Римско-Католической Церкви . М., 1998



J. G. Havies, ed. A New Dictionary of Liturgy and Worship — SCM Press, 1986.

M. Bunson . The Pope Encyclopedia : an A to Z of the Holy See.— Crown Trade Paperbacks, N.Y., 1995. — 390 p.

Catechism of the Catholic Church . — Geoffrey Chapman, L., 1994. — 700 p.

D. Altwater . The Penguin Dictionary of Saints . 2nd ed. — Penguin Books, L., 1983. — 352 p.

A. Jones . The Wordsworth Dictionary of Saints . 2nd ed, — Wordsworth Editions Ltd., Ware, Herfodshire, 1994. — 256 p.

Saints, Signs and Symbols . A Concise Dictionary. 2nd ed. / W. Ellwoud Post . — SPCK, L., 1994. — 96 p.

W. A. Elwell, ed. Evangelical Dictionary of Theology . — Baker Book House, Mich., 1984. — 1204 p.

E. L. Towns. Evangelism and Church Growth . A Practical Encyclopedia, — Regal Books, Ventura, CA, 1995. — 430 p.

The Church of England A-Z. A glossary of terms. 2nd ed. — Church House Publ., L., 1994. — 42 p.

A New Dictionary for Episcopalians . / J. N. Wail, Jr. — HarperSan Fran cisco, 1985,— 180 p.

Encyclopedia of the Reformed Faith . / D. K. McKim, ed . — Westminster/John Knox Press, Louisville, Kentucky, 1992 — 414 p.

Dictionary of Pentecostal and Charismatic Movements. / S. M. Burgess & . B. MeGee, ed. — Zondervan, Grand Rapids, Ml, 1990.—914 p.

R. A. Muller. Dictionary of Latin and Greek Theological Terms (Drawn Principally from Protestant Scholastic Theology). — Baker Books, Grand Rapids, Ml, 1985. — 340 p.

F. S. Mead . Handbook of Denominations in the United States . New 9th ed. / rev. by Samuel S. Hill. — Abingdon Press. Nashville, 1990, — 316p.

The Religious Bodies of America . / F. E. Mayer. 4th ed. / Rev. by C. Piepkorn . — Coneordia Publishing House, St. Louis, Missouri, 1961. — 598 p.

East-West Christian Organizations . A Directory of Western Christian Organizations working in East Central Europe and the Newly Independent States Formerly Part of the Soviet Union. / Sh. Linzey, V. H. Ruffin, M. R. Elliot, ed. — Berry Publishing Services, Inc., Eanston, IL, 1993, — 240 p. (Русский перевод : Западные христианские организации . М.: Христианский исследовательский центр, 1993. — 256 c.)

Diane Apostolos-Cappadona . Dictionary of Christian Art . — Continuum, New York, N.Y. 1994. — 376 p.

The Dictionary of Bible and Religion. / W. H. Gentz, gen. ed . — Abingdon, Nashville, TN, 1986. — 1150 p.

Smith, William, sir . A Dictionary of the Bible . — Thomas Nelson Publishers: 1986. — 770 p.

Zondervan Expository Dictionary of Bible Words . / L. O. Richards . — Zondervan, MI, 1991. —720 p.

Dictionary of Jesus and the Gospels , / J. B. Green & S. McKnight, ed . — InterVarsity Press, Downers Grove, IL & Leicester, England, 1992. — 934 p.

D. Bergant, C.S.A . The Collegeville Concise Glossary Of Biblical Terms. — The Liturgical Press, Collegeville, MN. — 100 p.

J. Strong . The New Strong"s Exhaustive Concordance of the Bible . —Thomas Nelson Publishers, 1984.

Who"s Who in the Bible . /~P. Calvocoressi . — Penguin, 1987 — 272 p.

L. A. Loetscher, ed . Twentieth Century Encyclopedia of Religious Knowledge . An Extension of The New Schaff-Herzog Encyclopedia of Religious Knowledge. Vol. I-II. — Baker Book House. Grand Rapids, MI, 1955

The Continuum Dictionary of Religion . / M. Pye. ed . — Continuum, N.Y., 1994. — 320 p

John R. Hinnells, ed. The Penguin Dictionary of Religions . — Penguin Books: 1984. — 560 p

Making Sense of English in Religion . / L. Twaddle . — Chambers, Edinburgh, N. Y., 1992 — 176 p.

A Dictionary for Believers and Nonbelievers . — M.: Прогресс, 1989. — 622c.

Другие английские словари

The Compact Edition of the Oxford English Dtctlonary . Vol. I-II, Corrig, — Oxford University Press, 1971.

274. Пространный Христианский Катехизис…, с. 29.

275. Христианство…, т. I, с. 589.

277. Пространный Христианский Катехизис…, с. 29.

278. См.: Св. Иоанн Дамаскин. Точное изложение…, кн. 4, гл VIII, сс. 126-127.

Там же, кн. 1, гл. VIII, с. 12.

При. Анастасий Синаит. Путеводитель, ЖМП, 1993, № 7, изд цит., с. 82.

281. Пространный Христианский Катехизис…, с. 31.

Хопко Фома, прот., изд. цит., сс. 41-42.

Поснов М. Э. История христианской Церкви. Киев, 1991, с. 333.

284. Пространный Христианский Катехизис…, с. 31.

Там же.

Там же, с. 30.

Хопко Фома, прот., изд. цит., с. 41.

288. Цит. по: Флоренский Г. Восточные отцы IV века…, с. 147.

Макарий (Булгаков), архиеп., изд. цит., т. I, сс. 364-365.

Воронов Л, прот., изд. цит., сс. 7-8.

291. Точное изложение…, кн. 1, гл. VIII, с. 15.

Воронов Л., прот., изд. цит., с. 8.

293. Свт. Иоанн Златоуст. Беседа на Бытие XIV, 5; Проповедь на Бытие VI, 1. Цит. по: Макарий (Булгаков), архиеп. изд. цит., т. I, с. 463.

При. Макарий Египетский. Духовные беседы. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1994 (репринт), с. 192.

Алипий (Кастальский-Бороздин), архим., Исайя (Белов), архим., изд. цит., с. 229.

296. Пространный Христианский Катехизис…, с. 33.

Там же.

Там же.

Макарий (Булгаков), архиеп., изд. цит., т. I, с. 480.

301. Цит. по: Лосский В. Н. Очерк…, с. 100.

302. Цит. По: Воронов А., прот., изд. цит., с. 31.

См. Св. Иоанн Дамаскин. Точное изложение..., кн. 3, гл. XVIII, с. 120.

305. См.: Макарий (Булгаков), архиеп., изд. цит., т. I, с. 487.

Яннарас X., изд. цит., с. 129.

Там же, с. 128.

308. Orat. cat., cap. 6, цит. по: Флоровский Г., прот. О смерти крестной // Догмат и история. М., 1998, с. 192.

Против ересей, кн. 3, гл. 22, с. 306.

311. In Luc. homil., цит. по: Макарий (Булгаков), архиеп., изд. цит., т. I, с. 498.

Epist. LIX ad Fidum., PL III, col. 1013.

313. Книга Правил…, изд. цит., т. II, с. 258.

Макарий (Булгаков), архиеп., изд. цит., т. I, с. 493.

Алипий (Кастальский-Бороздин), архим., Исайя (Белов), архим., изд. цит., сс. 251-252.

Слава Богоматери. М., 1996, сс. 13-14.

317. Пространный Христианский Катехизис…, с. 35.

Макдауэлл Дж. Изд. цит., с. 136.

319. Разговор с Трифоном Иудеем // Сочинения. М., 1995, с. 271.

320. Апология I, 33…, с. 64.

321. Лосский В. Н. Очерк…, с. 262.

322. Точное изложение…, кн. 3, гл. XX, с. 113.

Там же, кн. 3, гл. II, с. 75.

324. 1 Послание к пресвитеру Кледонию. // Творения, г. II, изд. цит., с. 9.

Защищение 11-го анафематизма против Феодорита Киррского. Деяния Вселенских Соборов, т. II, Казань, 1892, с. 79.

326. Точное изложение…, кн. 3, гл. II, с. 75.

Леонтий Иерусалимский. Adv. Nest. V, 29. PG 86. 1, col. 1749 be.

Малиновский Н., прот. Православное догматическое богословие. Ставрополь Губернский, 1903, т. 3, сс. 109-110.

329. Об учении Аполлинария Лаодикийского см.: Болотов В. В., изд. цит., т. IV, сс. 136-137; Поснов М. Э., изд. цит., сс. 371-373; Лосский В. Н. Очерк…, сс. 272-273.

330. I Послание к пресвитеру Кледонию. // Творения, т. II, изд. цит., с. 13.

331. Об учении Нестория см.: Флоровский Г. Восточные отцы V-VIII веков…, сс. 8-15; Болотов В. В., изд. цит., т. IV, сс. 181-185; Поснов М. Э. изд. цит., сс. 387-388.

332. Очерк…, с. 267.

333. О монофизитской христологии см. Флоровский Г. Восточные отцы V-VIII веков…, сс. 28-37; Лосский В. Н. Очерк…, сс. 266-267; Поснов М. Э. изд. цит., сс. 431-433; Болотов В. В., изд. цит., т. IV, сс. 332-358.

Леонтий Иерусалимский. PG 86. 1, col. 1281.

Макарий (Булгаков), архиеп., изд. цит., т. II, сс. 67-72.

336. Точное изложение…, кн. 3, гл. IV, с. 80.

Там же, кн. 3, гл. XVII, е. 108.

Деяния Вселенских Соборов. СПб., 1996 (репринт), т. III, с. 472.

339. О ереси монофелитства см.: Лосский В. Н. Очерк…, сс. 272-279; Поснов М. Э., цит. изд., сс. 444-454; Болотов В. В., изд. цит., т. IV, сс. 438-500; Карташев А. В., изд. цит., сс. 398-450.

Изд. цит., сс. 145-146.

341. Деяния Вселенских Соборов. СПб., 1996 (репринт), т. IV, с. 221; см. также Пространный Православный Катехизис…, с. 36.

342. О явлении во плоти Бога Слова и против ариан, 21 // Творения, т. III. M., 1994, с. 273. Пространный Христианский Катехизис…, с. 36. Там же. Там же.

Помазанский М., протоир., изд. цит., сс. 120-121. Точное изложение…, кн. 3, гл. XII, с.

343. Пространный Христианский Катехизис…, с. 36.

Там же.

Там же.

Помазанский М. протопр. изд. цит., сс. 120-121.

347. Точное изложение…, кн. 3, гл. XII, с. 91.

348. Пространный Христианский Катехизис…, с. 37.

Помазанский М, протопр., изд. цит., сс. 126, 128.

350. См.: Христианство (Энциклопедический словарь), изд. цит., т. III, сс. 374-375.

351. Лосский В. Н. Очерк…, с. 280.

352. Пространный Христианский Катехизис…, с. 39.

Там же.

Там же.

Источник: Христианство. Энциклопедический словарь. Том 3. М.: Большая Российская энкциклопедия, 1995.

Прилежный читатель этого издания неоднократно имел случай почувствовать контрастные перепады двоякого свойства.

Во-первых, это различия между изложением материала несхожими друг с другом авторами, работавшими в разное время и в разных по жанру изданиях. Такие своеобычные умы, как философ Владимир Соловьев или наш замечательный историк христианского Востока Борис Александрович Тураев, остаются собой и на узком пространстве энциклопедической статьи; всегда узнаешь Владимира Ивановича Герье или Ольгу Александровну Добиаш-Рождественскую. Но то же самое следует сказать и о лицах, менее известных ныне. Задорный либеральный критицизм Ивана Дмитриевича Андреева, порой доходящий прямо-таки до агрессивности, никогда не спутаешь с традиционализмом Александра Павловича Лопухина. Очень много отличий между первым и вторым изданиями Брокгауза-Ефрона; за два десятилетия (1890-1911) сильно изменились тенденции русской культуры, расширились контакты с Западом, почти исчезли - после Октябрьского манифеста 1905 - запреты духовной цензуры. Но и «Православная богословская энциклопедия» заметно «повзрослела» на переходе от 6-го тома к последующим, когда скончавшегося в 1904 простосердечного А.П. Лопухина сменил незаурядный специалист по патристике и особенно по Новому Завету Николай Никано-рович Глубоковский; тем временем подоспел и вышеназванный манифест, окончив победонос-цевскую эпоху и открыв пору свободы, коей суждено было продлиться, увы, двенадцать лет -от Октября до Октября... Что касается различия жанров, то его можно, разумеется, без труда заметить между Брокгаузом, мирским в обоих изданиях, и «Православной богословской энциклопедией», плодом церковной науки в ее институциональных («духовно-академических») формах. Но отметим, что и в пределах светского издания заметны жанровые оттенки, зависящие от тематического круга: большинство тем допускает свободный подход, если и регулируемый какой-то тенденцией, то интеллигентски-либеральной; напротив, темы, связанные с актуальными вероисповедными конфликтами на территории России того времени, требуют подчас не только конфессиональной строгости, но даже некоторой условности изложения. Поэтому ничто не мешает либерально похвалить за смелость

Цвингли в его полемике с Лютером по вопросу о Евхаристии, с непринужденностью забывая о том, что позиция Лютера по этому вопросу, не будучи тождественной православному учению, куда ближе к нему, чем позиция Цвингли. Даже новгородские еретики 15 в. (т.н. «жидовствующие») получают, как вольнолюбивые критики иерархии и носители «света с Запада», похвалу от И.Д. Андреева. Напротив, различным представителям старообрядчества или действовавшим на недостаточной дистанции от Русской земли католическим деятелям тем труднее претендовать на толерантный подход, чем ближе они по времени жизни. В целом протестантизм получает более благожелательное освещение, чем католицизм. Внутри панорамы католической духовности выделяется Франциск Ассизский, избранный любимец некатолической интеллигенции; в этом смысле характерен наивный укор, сделанный Антонию Падуанскому автором заметки о нем за то, что он не так «трогателен», как Франциск. Представления о православной вероучительной норме подчас далеки от того, к чему успели привыкнуть мы. Скудная заметка «Исихасты» может показаться чуть ли не кощунственной; но ее небрежный тон - «своеобразное любомудрие» и прочая - не от вольнодумства, не от либерализма, но, напротив, от рутины семинарской учености 18-19 вв., привыкшей чуть недоверчиво взирать на наследие древней православной мистики. По крайней мере, становится понятно, с какой силой инерции пришлось сражаться плеяде богословов, выдвинувших уже в нашем столетии проблему исихазма в ряд первейших вопросов религиозно-философской и культурно-исторической рефлексии.

Мы не ставили и не могли ставить себе задачей унификацию точек зрения, закругление острых углов; и еще того менее возможным было для нас какое-либо смысловое «осовременивание» материала столетней или почти столетней давности. Нашей целью было: сделать максимально доступными сведения, содержащиеся в старых отечественных энциклопедиях. Мы, в общем, не считали себя вправе что-либо добавлять к наличному тексту; немногочисленные вставки в квадратных скобках содержат либо перевод иноязычных текстов, либо, в чрезвычайно редких, поистине исключительных случаях, краткую и простую фактическую информацию, без которой читателя было бы слишком больно оставить

(такова, например, справка о мученическом конце митрополита Московского, затем Киевского Владимира Богоявленского или протоиерея Иоанна Восторгова). Просим читателя относиться к таким случаям именно как к исключениям, подтверждающим правило.

Между тем за истекшие десятилетия произошло неимоверно много. Глубоко изменилась и действительность, в которой живут христианские конфессии и деноминации, и сумма наших представлений об историческом прошлом христианской веры и христианской культуры. Сделаны первостепенные археологические открытия, опубликованы доселе неизвестные тексты; колоссальный путь прошла мировая библеистика. Многие явления христианской традиции, о существовании которых было, вообще говоря, известно и прежде, оказались совершенно заново научно и богословски осмысленными (как тот же исихазм). Для того, чтобы всерьез информировать читателя обо всей полноте этого нового и совершенно необходимого знания, нужно новое справочное издание, по объему никак не уступающее нашему. Но это - задача будущего; дерзаем уповать - недалекого.

Настоящее послесловие никак не может ставить себе целью раскрытие тех вопросов, которые не существовали для авторов переиздаваемых статей. Мы принуждены ограничиться поневоле сжатым перечнем хотя бы наиболее важных проблем, сугубо схематическим абрисом их панорамы.

Девятнадцатый век завещал двадцатому некоторый набор прописных истин, которые со школьных лет были одинаково непререкаемы для приверженца христианства и для его противника. На свете существовали христианские нации; они же были носительницами цивилизации «белого человека» и занимали на земле доминирующее положение. Разумеется, миссионеры делали свое дело; однако в рамках всемирной колониальной системы и само миссионерство не оспаривало, а подтверждало исключительность призвания христианских наций и неразрывность связи между их цивилизацией и христианством. Правда, цивилизация «белого человека» все откровеннее обнаруживала свои черты, плохо совместимые с христианством. Для противников христианства это было доказательством того, что вера как таковая отживает свой век. Для защитников христианства это было предметом обличений; постольку же, поскольку христиане и сами христианские нации были разделены по конфессиональному признаку - православные, католические, протестантские, обличения пороков обмирщенной цивилизации легко переплетались с вероисповедной полемикой, когда, скажем, ан-гликанин колол глаза итальянским католикам их гедонизмом, а русский православный тому же англиканину - его коммерциализмом. Конфессиональное чувство было повсеместно связано с национальным, а порой сословным. Для англичанина из «хорошей семьи» скандально было стать католиком и тем паче католическим духовным лицом; да и в США католики еще в первой половине этого столетия воспринимались в социальном плане как люди второго сорта.

Вообще конец 19 и начало 20 вв.- это пора, когда представители старых протестантских конфессий (особенно лютеранства и англиканства, а также кальвинизма) ощущают себя вполне однозначно носителями высшей культуры, цивилизации, а на бытовом уровне - буржуазной респектабельности. Недаром Эрнест Ренаи писал после франко-прусской войны, что победа лютеран над католиками неотвратима, ибо на стороне лютеран прогресс, и недаром Бисмарк назвал свои попытки ограничить права немецких католиков - «борьбой за культуру» (Kulturkampf). Престиж немецкой «культуры»- от университетов и философии до полицейского порядка - как бы составлял одно целое с престижем лютеранства. Сыновья немецких пасторов, становясь литераторами или учеными, отнюдь не стыдились своего происхождения, как русские радикалы из поповичей, но, напротив, гордились им независимо от своего личного отношения к вере. Иначе складывались отношения религии и культуры в странах православных и католических. Престиж современной образованности сам по себе словно бы принадлежал иному миру, чем православная святыня или католический учительный авторитет. Бердяев давно заметил, что Пушкин, величайший поэт России, и преп. Серафим Саровский, ее величайший святой, жили в одно и то же время и ничего не знали друг о друге. Но ведь и для французского католицизма 19 век - пора Бернадетты Субиру (Soubirou, 1844-1879), т.н. «Арсского кюре» (Сигб d"Ars, Жан-Батист Мари Вианней /Vianney/, 1786-1859), Терезы из Лизье (Thdrese de lisieux, 1873-1897, все трое причислены католической Церковью к лику святых), Шарля де Фуко (см. ниже) и других фигур, оказавших и оказывающих сегодня решающее воздействие на католическую духовную жизнь во всем мире; по количеству лиц, прославляемых католической Церковью в числе самых первых, Франция прошлого века может сравниться с Испанией времен Терезы Авильской; однако можно прочитать Бальзака и Гюго, Флобера и Мопассана, так и не догадавшись о самой возможности этой «другой», мистической Франции. А ведь Бальзак, например, считал себя католиком. Для всего 19 в. понятие «католического писателя» почти не имеет смысла, отличного от понятия клерикального журналиста (обычно правого толка); и если отношение русской литературы к русскому православию - все же иное, то за счет одиноких усилий Лескова и совершенно уникальной инициативы Достоевского, которые оба, каждый на свой лад, были почти отторгнуты современной им литературной жизнью. Зато вся надежда и в католических, и в православных странах была на неведомые современности тай-

ники непотревоженной народной веры, веры простых людей, усвоивших ее как часть своего немудреного быта. «В столицах шум, кричат витии»,- но в деревне весь народ идет по воскресеньям, принарядившись, к обедне или на мессу.

Со времен кампании «дехристианизации», развязанной некогда якобинцами, был опыт массовых гонений на веру; но еще не было опыта действительно массового безверия. Вера масс могла заметно остывать, как в пореформенной России; но она держалась, держалась хотя бы по инерции. «Народ-богоносец»,- благоговейно говорил Достоевский. «Вера угольщиков» (Kohlerglaube),- ехидно говорил Гейне. Так или иначе, на этом фоне держалась реальность «православной», или «католической», или «лютеранской» нации. Везде было некоторое количество явных или, чаще, более или менее тайных неверующих и безразличных; но среди общего состава нации они оставались в меньшинстве. Иноверцев, т.е. лиц, практикующих нехристианскую религию, вовсе не было, за вычетом евреев. И человек знал наверняка, что в Женеве он окажется среди кальвинистов, в Берлине - среди лютеран, в Москве - среди православных. Конфессиональное самоопределение нации сплошь да рядом могло быть закреплено в статусе «господствующей» церкви; логичнее и откровеннее всего этот статус формулируется уставом Англиканской Церкви, официально признающей монарха своим главой, но в формах более прикровенных подобная тенденция встречается весьма широко (в частности, в русской практике «синодального периода» между отменой патриаршества Петром I и концом монархии). Но и там, где распространение секуляристских идей вызвало формальное отделение Церкви от государства, подчас сопровождавшееся, как в Италии гарибальдийцев или во Франции комбистов, антицерковными мерами властей, все это еще не меняло на глубине реального соотношения сил.

Описанная картина в силу своей школьной понятности продолжает на каждом шагу определять обыденное, нерефлектирующее сознание наших современников. И в наши дни национальные конфликты тяготеют к воспроизведению конфессиональной парадигмы. Мы слышим, например, что в Ольстере враждуют «католики» с «протестантами», в бывшей Югославии - «православные» с «мусульманами» и «католиками»; при этом, по-видимому, совершенно бесполезно спрашивать, какой процент среди этих «православных» и «католиков» регулярно ходит к исповеди и причастию, какой процент «мусульман» совершает намаз и т.п. Никто не станет спорить, что католицизм помог выжить в трудных условиях и польскому, и литовскому национальному сознанию; однако слишком очевидно, что конфессиональная парадигма работает только до тех пор, пока противник - православная империя царей или безбожная империя коммунистов. Как только этот противник оттеснен, начинаются конфликты между поляками и литовцами у самых стен костелов, наглядно доказывая, что современный национализм по сути самодостаточен и использует конфессиональную фразеологию как иноприродный ему инструмент. В эпоху подлинного конфессионализма жизнеспособно было, как известно, единое Польско-Литовское государство. Сама идея «нации», детище Французской революции, глубоко секулярна и постольку в сердцевине чужда конфессиональному духу. Националистическая демагогия эксплуатирует клише, доставшиеся от иных эпох и держащиеся силой привычки.

Стоит нам отрешиться от привычки и взглянуть на реальность свежими глазами, мы сразу видим не то, о чем до сих пор трактуют справочники. О, конечно, Женева - город Кальвина, в историческом центре коего доселе не может возвышаться ни единого римско-католического храма (и даже лютеранская кирха была выстроена в 18 в. с таким расчетом, чтобы выглядеть с улицы, как частный дом). Но у вокзала разноплеменных путников встречает католический собор; по всему городу католических храмов не меньше, чем кальвинистских, а посещают их, похоже, много больше. И, разумеется, ислам -где же на Западе не ощущается его присутствие? И множество сект, по большей части совсем еще молодых, порой вовсе не вписывающихся в традиционный облик протестантизма: «муновцы», «сциентологи» и прочая. И церкви, и секты перестали быть связаны со своими традиционными ареалами; ну кто во времена, когда писались переиздаваемые нами статьи, вообразил бы себе процветающий и многолюдный православный монастырь - на юго-востоке Англии (обитель покойного старца Софрония /1896-1993/, только один пример из многих), но также проповедь американских сектантов - на стадионе в Лужниках и даже в Кремле? Под действием проповеди и примера нашего великого современника Антония Блума (род. 1914), правящего митрополита Русской Православной Церкви в Великобритании, чуть ли не целые английские деревни принимают православие; а в коренной русской «глубинке» нынче встречаются и мормоны. Все меньше надежды на инерцию благочестивых обыкновений. Скажем, от немецких католиков приходится слышать, что в годы гитлеризма гораздо лучше показала себя вера католических общин в некатолических городах вроде Берлина, привыкшая держаться против течения, нежели благочестие традиционно католических деревень, научавшее юношу идти на мессу с односельчанами, но не готовившее его сопротивляться оболваниванию в нацистской армии, где принцип «как все, так и я» означал нечто противоположное. В свете подсоветского опыта это весьма легко понять.

В продолжение 20 в. и потери, и приобретения христианства были велики и по большей части ошеломительно неожиданны, и весь его облик существенно изменился.

Небывалым испытанием для христианства был вызов тоталитаризма, который понимал себя абсолютно всерьез как новую веру, пришедшую на смену всем религиям мира, расчищая себе путь пропагандой и насилием. Сама формула нацистского приветствия «Heil Hitler» сознательно играла с немецкой богословской фразеологией, противопоставляя «спасение» («Heil»), приносимое Вождем, «спасению» («Ней»), даруемому Христом-Спасителем («Heiland»). Члены нацистской молодежной организации распевали:

«Wir sind die frohliche Hitlerjugend,

Wir brauchen keine christliche Tugend,

Denn unser Fuhrer Adolf Hitler

1st stets unser Mittler.

Kein Pfaffe, kein boser, kann uns verhindern

Uns zu fiihlen wie Hitlerkinder.

Nicht Christum folgen wir, sondern Horst Wessel.

Fort mit dem Weihrauch und Weihwasserkessel!»

(«Мы - бодрая гитлеровская молодежь, и христианские добродетели нам не нужны, потому что наш вождь Адольф Гитлер всегда за нас предстательствует. Никакой зловредный поп не в силах нам помешать чувствовать себя детьми Гитлера. Мы идем не за Христом, а за Хорстом Весселем; долой кадило и святую водичку!»).

Свастика как иной, языческий крест, знак победы и удачи, связанный с культом солнца и огня, противопоставлялась христианскому кресту как символу унижения, достойного «недочеловеков». Под конец гитлеровского режима осуществлялись организуемые сверху попытки заменить и вытеснить христианские таинства крещения и миропомазания (конфирмации) неоязыческой обрядностью «Jugendweihe», праздник Рождества - праздником зимнего солнцеворота и т.п. Особенно одиозным для гитлеровцев среди христианских вероисповеданий был католицизм, энергично акцентирующий вселенскую, транснациональную природу Церкви (Гитлер и Геббельс, формально принадлежавшие по рождению к католической Церкви, демонстративно из нее вышли). Конкордат, заключенный нацистами с Ватиканом, однако систематически ими нарушаемый, был в их глазах отсрочкой решающего удара. По свидетельству, приводимому в эссе Грэма Грина «The Paradox of a Pope», на интронизации Пия XII (1939) посол гитлеровской Германии вслух сказал: «Впечатляющая и красивая церемония - но это в последний раз». (Возведенный нацистами в ранг центрального «вероучительного» принципа антисемитизм и в особенности массовые акции по уничтожению евреев, т.н. «Holocaust», явились для христианской мысли сильным стимулом рефлексии над такими темами, как мистическое назначение народа Ветхого Завета, историческая вина христиан перед евреями и т.п.; в творчестве русской диаспоры следует назвать труды матери Марии Скобцовой (1891-1945) и статью о. Сергия Булгакова «Расизм и христианство». Разумеется, возможно, хотя и бесполезно, спорить о том, достаточно ли далеко шла у названных авторов эта рефлексия, как и о том, не обязаны ли были Пий XII и оппозиционные христиане Германии громче, без всяких оглядок, возвысить голос против разнузданных действий гитлеризма в его последние годы; но многочисленные христиане, спасавшие тогда евреев, как та же мать Мария, спасли честь своей веры, и подвиг их был едва ли не важнее, чем интеллектуальный радикализм, с которым проблема стала обсуждаться на Западе много позднее.)

Если немецкий тоталитаризм хотел поставить на место христианства стопроцентно «арийскую» религию, а потому не отказывался от риторического манипулирования квазирелигиозной фразеологией, большевики поставили своей задачей скорую ликвидацию религии как таковой в любых формах, войну на уничтожение с идеей Бога. Когда, скажем, 30 января 1923 в присутствии наркомов Троцкого и Луначарского было инсценировано заседание политического трибунала для вынесения смертного приговора над... Богом, это было не только балаганом для масс, но и выражением совершенно серьезной программы к действию. В секретном письме к членам Политбюро Ленин требовал осуществить расправу над духовенством и верующими «с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления». Неимоверное множество представителей белого духовенства, монахов, монахинь и верных своей вере мирян было расстреляно или замучено в лагерях. К 1939 на свободе осталось четыре дееспособных православных епископа на весь Советский Союз, и не было никаких гарантий, что оставят хотя бы их. Осквернение мощей, уничтожение икон, систематическое разрушение храмов происходили публично, как «воспитательное» зрелище для толпы. Для окончательного искоренения религии назначались конкретные сроки, оно включалось в партийно-государственные планы («безбожная пятилетка»). Антирелигиозной пропаганде была с абсолютной жесткостью подчинена вся система государственного воспитания и образования, от яслей и детских садов до университетов; но в дополнение к этому государство содержало хорошо оплачиваемую армию специалистов, для которых антирелигиозная пропаганда была единственным занятием. По стране звучали песни:

«Мы на небо залезем,

Разгоним всех богов!»

Пафос борьбы с Богом выходил далеко за пределы собственно атеизма, т.е. неверия, и выявлял черты ненависти к живому противнику; недаром в 20-30-е гг., когда накал антирелигиозной ярости был особенно крут, ее носители и распространители предпочитали называть себя не сухим иностранным термином «атеисты», но куда более выразительным и многозначительным русским словечком «безбожники». Только в пору Великой Отечественной войны, когда антирелигиозному государству понадобилась патриотиче-

ская помощь Церкви, антирелигиозная политика была смягчена, и «безбожники» срочно переименовались в «воинствующих атеистов»; но это нисколько не помешало Хрущеву обновить планы скорейшей ликвидации веры в Бога. Оценка всякой религиозной деятельности, выходящей за пределы чисто обрядового «отправления культа», как государственного преступления удерживалась в той или иной мере до конца советской власти; последние процессы «религиозников» имели место уже в начале горбачевской поры. Но если Советский Союз послевоенных времен был заинтересован в мировом общественном мнении, так что урезанные возможности «отправления культа» оставались, особенно в доступных иностранцам столицах, то, например, в Албании Энвера Ходжи крещение ребенка могло быть наказано смертью. Несравнимо менее систематические, но яростные идейно мотивированные гонения на Церковь имели место во время гражданской войны 1936-1939 в Испании, а также после событий 1926 в Мексике (именно с этими событиями связано изображение подпольно действующего священника в романе Грэма Грина «Сила и слава» /«The Power and the Glory»/, которое явилось одним из наиболее убедительных художественных свидетельств о христианстве нашего столетия).

Как это неизменно повторяется в истории христианства, преследования вновь и вновь порождали героический энтузиазм мучеников и исповедников. То, что представлялось в благополучные времена почтенной, но не совсем жизнеспособной традицией, оказалось в экстремальных условиях крепче всего. В самый разгар тоталитарного беснования, когда иные ценности и устои не выдерживали натиска, держалось одно только тихое мужество веры. Драгоценнейший вклад христиан 20 в. в сокровищницу истории христианства - кровь мучеников, простое и ясное свидетельство веры, высказанное перед лицом палачей: назовем для примера последнее слово митрополита Петроградского Вениамина, приговоренного большевиками к расстрелу 5 июля 1922. В свете мученичества христианство впервые становилось убедительным для многих отрицателей. Не только единоверцы, но весь мир должны сохранить благодарную память о тех христианах, которые, оказавшись среди других жертв, приняли предназначенный кому-то удар на себя, как поступили в лагерях смерти польский католический священник Максимилиан Кольбе (Kolbe, 1894-1941, причислен в 1982 католической Церковью к лику святых) и русская православная монахиня в парижском изгнании мать Мария (Скобцова). Даже работа христианской мысли часто шла в атмосфере суровой опалы, а то и в жестоких лагерных условиях: достаточно вспомнить виднейшего немецкого лютеранского теолога Дитриха Бонхёффера (см. ниже)- в Бухенвальде, наших православных философов и богословов - о. Павла Флоренского в Соловках, Льва Платоновича Карсавина (1882-1952) в Абези. Здесь уместно вспомнить старое изречение Блеза Паскаля, что доверия заслуживают лишь те свидетели, которые дали себя зарезать.

Однако печальная сторона истины состоит в том, что если мучеников были тысячи и десятки тысяч, отступников были миллионы. Хотя стопроцентное вовлечение народов Советского Союза в пламенное безбожие, запланированное идеологами, оставалось фантастической утопией, - нельзя отрицать, что традиционная религиозность и народная религиозная культура страны, звавшейся когда-то «Святой Русью», оказалась порушенной в таких масштабах, в возможность которых очень трудно было поверить заранее. Сельские комсомольцы, крикливые заводилы безбожных акций, вербовались из детей и внуков того самого русского крестьянства, православные устои которого внушали столько надежд не одному Достоевскому; разумеется, они действовали по указке, однако же действовали, демонстрируя страшный разрыв поколений. Да, было много прямого и грубого насилия над народной душой, над народной совестью, до конца не принимавшей войны против Бога; как признавала Н.К. Крупская, даже во время всенародной переписи 1937, включавшей вопрос об отношении к религии, огромная часть населения отказалась объявить себя атеистами. Показательно, что когда власть была вынуждена во время войны искать поддержки народа, антирелигиозный шум приумолк. И все же нет возможности объяснять массовую утрату веры одним только насилием; даже при тоталитарном режиме насилие всемогуще лишь постольку, поскольку оно может опереться на реальности общественной психологии, им не творимой, а лишь умело стимулируемой и используемой.

Тоталитаризм 20 в. сам по себе имел и имеет шансы лишь в контексте глубокого культурного и, шире, антропологического кризиса, проявляющегося и там, где тоталитарные силы не смогли добиться политической победы. Кризис этот затрагивает прежде всего связь отцов и детей, преемственность поколений, психологическую возможность для родителей - практиковать свой авторитет, а для наследников - принимать предлагаемые этим авторитетом ценности. Отношения старших и младших, разумеется, никогда не были беспроблемными; но стремительно меняющаяся реальность нашего столетия поставила под вопрос уже не гармонию этих отношений, а самые их основы. И если массовая религиозность веками держалась на том, что веру «впитывали с молоком матери», если человек веровал потому, как заметил однажды Кьеркегор, что о бытии Бога в раннем детстве сказал ему отец,- она не могла не оказаться в опасности повсеместно, также и там, где никакой гепеушник не заставлял от нее отречься. При этом если атеизм все еще принимает идею Бога настолько всерьез, что по крайней мере не может от нее отделаться без формально декларированного и наукообразно

обоснованного ее отрицания, то последовательный, релятивизм и гедонизм, поощряемые «прогрессом», могут создать тип человека, способного принять даже идею Бога без того, чтобы она его к чему-либо обязывала бы, потому что его ничто и ни к чему не обязывает и всякая заповедь, моральная или обрядовая, представляется его сознанию нестерпимо устарелой, наивной и навязчивой. Для сегодняшнего христианства это много опаснее, чем исчерпавшая свои ресурсы атеистическая доктрина. Т.н. «пермиссивное» общество современных высокоразвитых стран не похоже на репрессивное общество тоталитаризма, но вседозволенность первого, как и запреты второго, прекращают для «простого человека», «человека с улицы», действие старого социального обязательства: принадлежать к местному приходу, крестить детей, в воскресный день вместе со всем селом или кварталом идти в церковь. Навсегда окончилась, если употребить распространенное в языке современной религиозной мысли выражение, «константиновская эпоха» - то время, восходящее к инициативе первого христианского императора Рима Константина Великого, когда христианство в союзе с государственной властью давало бытию целых народов общеобязательную норму. Конечно, в каких-то уголках современного мира старые законы жизни еще сохраняют какую-то силу; но не эти оазисы, также находящиеся под угрозой, определяют ситуацию в целом.

На заре христианства Тертуллиан сказал: «Fiunt, non nascuntur Christiani», «Христианами не рождаются, а становятся». В течение полутора тысячелетий, когда существовали «христианские нации» («православные», «католические», «протестантские» нации), это было не так. Теперь это снова так.

Верующие, а порой и неверующие не могут не сожалеть об утрате входивших некогда в плоть и кровь и потому проявлявшихся с прекрасной естественностью навыков христианского поведения. То, что некогда само собой разумелось, не ушло, вопреки антихристианским прогнозам, фатально и навсегда, однако требует сознательного выбора воли, усилия, научения, слишком часто оборачивающихся неловкой натужностью неофитов. Мы живем в мире, где уже ничто не разумеется само собой. Итоги наиболее неутешительны для народной, бытовой (и отчасти литургической) культуры традиционно христианских стран. К тому же нельзя не видеть, что весьма значительная часть современной молодежи либо довольствуется чисто прагматическими ценностями (порой обретая эрзац тайны для досуга в оккультных занятиях), либо ищет веры вне христианства, будь то в экзотических религиях Востока или в сомнительных тайнах т.н. «New age» (модное движение, возрождающее гностицизм в рамках т.н. молодежной субкультуры), либо, даже проявляя интерес к христианству, отказывается принять его обязывающий аспект, несовместимый с соблазнами вседозволенности. И все же ответ на вопрос, чего в конечном счете больше, потерь или приобретений, не так прост. Сущности христианства едва ли не больше отвечает статус апостольской веры, бездомной веры миссионеров и катехуменов, живущей вне защиты институций мира сего. Еще в Новом Завете было сказано: «Не имеем здесь постоянного града, но взыскуем грядущего» (Бвр. 13:14). Пожалуй, христианину, который обретает веру сегодня, легче понять, почему слово «Евангелие» означает «радостная весть», «добрая новость». Сыну или дочери одной из «христианских наций» прошлого понять это было не в пример труднее. Сегодня легче расслышать и слово апостола Павла: «Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего» (Рим. 12:2). Из 20 в. заметнее, чем сто или двести лет назад, что период, когда понятие христианского мира на некоторое время географически и этно-культурно стабилизировалось,- лишь часть истории христианства, судьба которого непрерывно состояла в том, что оно теряло народы и земли, но приобретало новые. Народ, среди которого звучала проповедь Иисуса Христа, ее не принял; такие земли, как Сирия, где впервые было произнесено слово «христианин» (Деян. 11:26), Малая Азия, церкви которой символизируют в Апокалипсисе все христианство мира (Откр. 1:11 и далее), Египет, где в пустыне впервые созрело христианское монашество, а в Александрии - христианское любомудрие, наконец, Северная Африка, где христианство впервые заговорило по-латыни,-все были отняты исламом; зато «радостная весть» снова и снова приходила к тем, кто ее еще не слышал. Это происходит и в наше время. Проповедь христианства в странах Азии и Африки, утратив традиционные связи с колониальной системой, с престижем «белого человека», переходя в руки местных жителей и укореняясь в формах местной культуры, делается много убедительнее. Разумеется, «аккультурация» христианского вероучения, т.е. его переход на иные «культурные коды», закономерно таит риск синкретизма и двоеверия; но риск этот по существу таков же, как во времена, когда христианство принимали кельты, германцы, славяне и прочие «варвары» древней Европы.

То обстоятельство, что и в своих традиционных ареалах христианская вера все чаще из автоматически наследуемого атрибута нации превращается в предмет личного выбора, оказалось довольно благоприятным для культурного творчества под знаком христианства. Мы отмечали выше, что в прошлом столетии только протестантизм разделял престижное положение с культурой протестантских стран, между тем как в странах православных и католических вера оставалась прежде всего «бытовым исповедниче-ством» молчаливых масс, дух которого был чужд культуре. Напротив, первая половина 20 в. дала неожиданное изобилие православных и католических мыслителей и писателей, занявших очень заметные места на панораме европейской куль-

туры. Одновременно жили и работали французские католические писатели Леон Блуа (Bloy, 1846-1917), а также Поль Клодель (Claudel, 1868-1955), Шарль Пеги (P6guy, 1873-1914), Франсис Жамм (Jammes, 1868-1938) и Жорж Бернанос (Bеrnanos, 1888-1948), в шутку прозванные «отцами Церкви»; французские католические мыслители Жак Маритен (Maritain, 1882-1973), Этьен Жильсон (Gilson, 1884-1978) и Габриель Марсель (Marcel, 1889-1973); властитель дум немецкой католической элиты, для которого в Берлине против всех обыкновений была создана особая кафедра, католический священник итальянского происхождения Романо Гвардини (Guardini, 1885-1968); выросшие под воздействием импульсов творчества Достоевского и особенно мистической мысли Владимира Соловьева (1853-1900) русские православные философы и богословы Евгений Николаевич Трубецкой (1863-1920), Николай Александрович Бердяев (1874-1948), которого Ромен Роллан назвал «русским Пеги», о. Сергий Булгаков (1871-1944), Семен Людвигович Франк (1877-1950), о. Павел Флоренский (1882-1937), Владимир Францевич Эрн (1882-1917), Георгий Петрович Федотов (1886-1951); интересный оппонент Соловьева, но и условных набожных клише, пытавшийся соединить почти протестантски понимаемую умственную честность с очень русским уклоном мысли, ныне несправедливо забытый богослов Михаил Михайлович Тареев (1866-1934); представители русского символизма, чье отношение к христианству было сложным, но существенным, как Василий Васильевич Розанов (1856-1919), Дмитрий Сергеевич Мережковский (1866-1941), глашатай «нового религиозного сознания», основавший в 1901 вместе со своей женой Зинаидой Николаевной Гиппиус (1869-1945) «Религиозно-философские собрания», на которых деятели культуры заседали рядом с представителями духовенства, и одно время близкий к Эрну, присоединившийся впоследствии к католицизму Вячеслав Иванович Иванов (1866-1949); наконец, английский католический беллетрист, эссеист и поэт Гилберт Кит Честертон (Chesterton, 1874-1936), его сподвижник Хилари Беллок (Belloc, 1870-1953) и многие, многие другие. Цветение русской религиозной мысли после революции продолжалось либо в условиях диаспоры, где она плодотворно встречалась с мыслью Запада, так что в особенности Бердяев сделался явлением общеевропейского масштаба, несколько односторонне определив представление западного интеллигента о «русской душе», и где выяснилось значение уже упомянутых Г.П. Федотова, Л.П. Карсавина и резкого оппонента «серебряного века» гегельянца Ивана Александровича Ильина (1882-1954), воплотившего наиболее правые тенденции этого умственного движения, либо под гнетом атеистического террора - наряду с о. Павлом Флоренским и близким к нему по образу мыслей Алексеем Федоровичем Лосевым (1893-1988) необходимо назвать погибшего в сталинских лагерях Александра Александровича Мейера (1875-1939), к кружку которого принадлежал до отъезда за границу Федотов; и первое, и особенно второе было трудно, однако внутренней свободе скорее помогало, чем мешало. И позднее, ко второй половине века, исключительно заметны католики в литературах, традиционно некатолических, например в английской (от Грэма Грина /Green/ до Дж.Р. Толкина /Tolkien/) или немецкой (от Гертруды фон Ле Форт /Le Fort, 1876-1971/ до Генриха Белля /В811/). Впрочем, оговоримся, что присутствие представителей той или иной конфессии осуществляет себя в середине и 2-й половине 20 в. иначе, чем в 1-й половине -заметно сдержаннее, при уменьшении пафоса и возрастании скепсиса, если не по отношению к вере, то по отношению к себе как ее защитнику; те же Грэм Грин или Генрих Белль - католики среди писателей, но не «католические писатели» в том специфическом смысле, в каком таковым бесспорно был Поль Клодель. Среди верующих христиан всех конфессий по ходу 20 в. резко повышается процент носителей университетского образования - отчасти за счет ослабления веры в простонародной среде, но отчасти за счет повышения ее притягательности для интеллигенции. Когда Ш. Пеги совершал традиционное паломничество пешком от Парижа до святынь Шартра (воспетое в его стихах), это был поступок, по меньшей мере неожиданный для парижского публициста и литератора; после его кончины, однако, такое паломничество вошло в обычай у парижского студенчества, и огромные толпы молодых людей шествовали по древней дороге паломников. В период между двумя войнами подобное изменение ментальное™ молодых интеллектуалов порождало порой у католиков эйфорические надежды на прогрессирующее и окончательное воцерковление университетской, артистической и вообще культурной жизни. Надежды эти не оправдались, ибо не учитывали основного фактора современной жизни - невозможности простой передачи в наследство образа мыслей от отцов к детям. Флуктуация статистически выявляемых успехов и неуспехов веры при смене поколений в наше время неизбежна.

Нельзя не заметить, насколько характерен для христианской жизни и культуры 20 в. тип «конвертита», «обратившегося», пришедшего откуда-то извне - из атеизма или религиозного индифферентизма, из другой конфессии, из другой религии. Знаменитый католический философ Жак Маритен - потомок кальвинистов («гугенотов»), как и немецкая католическая поэтесса Гертруда фон Ле Форт, как и виднейший православный мыслитель нашего времени Оливье Клеман (Clement, род. 1921); такой энергичный поборник католицизма в английской литературе, как Г.К. Честертон,- потомок пуритан. Жена Маритена Раиса - еврейка, как и Эдит Штейн (Stein, 1891-1942), талантливая ученица философа Эдмунда Гуссерля, ставшая монахиней-кармелиткой, уничтоженная гитлеровцами и при-

численная католической Церковью к лику блаженных, как и польский католический поэт Р. Брандштедтер (Brandstaetter, род. 1906), как и выдающийся католический деятель современности кардинал Люстиже (Lustiger, род. 1926). Сыном принявшей православие еврейки был о. Александр Мень (1935-1990), развернувший уникальную миссионерскую работу в обезбоженном советском обществе. Поль Клодель, о. Павел Флоренский, замечательный проповедник православия в Великобритании митрополит Антоний Блум родились в религиозно индифферентных семьях. Ш. Пеги, Бердяев, о. Сергий Булгаков прошли через опыт социализма.

Для предыдущих веков чаще всего представлялось очевидным, что христианство находится в естественном и необходимом союзе со всеми наиболее консервативными общественными силами (т.н. «союз престола и алтаря»); исключения встречались (см. статью «Католический социализм»), но оставались исключениями. Сегодня христианство перестало нуждаться в политическом охранительстве именно потому, что держится - если вообще держится - не силой внешней инерции, а силой внутренней динамики. Характерно, что С.Н. Булгаков, до революции не находивший возможным (несмотря на растущие монархические симпатии) стать священником «казенной» иерархии, облегченно принял сан в гонимой Церкви 24 июня 1918; этот пример характерен. Изменяется социальная позиция западного христианства: «Теперь на Западе,- отмечал Г.П. Федотов еще в 1932,- почти нельзя встретить принципиального обоснования и защиты капиталистической системы, как религиозно оправданных, на почве христианской этики. В этом смысле что-то безвозвратно ушло в прошлое... Можно было бы написать историю Европы в 19 в., не упомянув о социальном католическом и протестантском движениях. Для истории современных социальных кризисов это было бы невозможно».

Новым фактором в жизни христианства 20 столетия является так называемое «экуменическое» движение за воссоединение христиан различных вероисповеданий. Оно обусловлено ситуацией христианства как веры, заново предлагающей себя нехристианскому миру; человек, в акте личного выбора становящийся христианином, все реже наследует конфессиональную культуру своих предков, но и взаимные счеты конфессий, уходящие в века, становятся для него все менее актуальными. Популярный английский христианский писатель К.С. Льюис (Lewis, 1898-1963) написал книгу с характерным заглавием «Mere Christianity» («Всего-навсего христианство»); заглавие это хорошо выражает потребность эпохи в постановке вопроса о существенной сердцевине христианского учения, просматриваемой сквозь частные особенности того или иного исторического типа. Очевидна содержащаяся в таком умонастроении опасность редукционизма, упрощающего и обедняющего сведения к минимуму. Но определенная степень упрощения перестает быть доктринерской идеологемой (какой был, скажем, лозунг «опрощения» у Льва Толстого) и становится адекватным ответом на жесткую реальность радикального вызова, брошенного христианству и тоталитаризмом, и секулярист-ским релятивизмом. Многообразие богословских позиций в большой мере сменяется делением надвое: за Христа и против Христа. Христиане разных конфессий, находившие друг друга как товарищи по несчастью в сталинских и гитлеровских лагерях, принимавшие перед мученической кончиной причастие из рук друг друга (как это было с Львом Карсавиным, много полемизировавшим с католицизмом, однако причастившимся перед смертью из рук католического священника),- вот самый глубокий «экуменический» опыт века. К этому надо добавить, что необходимость для мыслящих христиан, спасая в себе веру, противостоять чудовищному идеологическому натиску, развила повышенную «аллергию» и к привычному конфессиональному идеологиз-му, веками упражнявшемуся в идеализации своего прошлого и настоящего и очернении прошлого и настоящего оппонентов. Интеллектуальная честность, отнюдь не принуждая к отказу от вероучительных убеждений, обязывает видеть в реальной истории и жизни разных конфессий, с одной стороны, печальное «недостоинство христиан», контрастирующее с «достоинством христианства» (если вспомнить известную формулу Бердяева), с другой стороны, дела искренней любви ко Христу, Одному и Тому же для всех верующих в Него. «Экуменическое» движение как таковое лишь дает более или менее адекватное выражение этим внутренним сдвигам.

Инициатива почина в этом движении принадлежала протестантским деноминациям (Эдинбургская конференция 1910, итогом которой было создание Всемирного миссионерского совета); с православной стороны она была поддержана в 1920 посланием Константинопольского патриарха, обращенным ко всем Церквам Христовым и призвавшим их к «более тесному общению и взаимному сотрудничеству». Ряд православных богословов русской диаспоры принял деятельное участие в движении; но «карловацкое» направление («Русская Православная Зарубежная Церковь») с самого начала и доныне занимает крайне резкую антиэкуменическую позицию. В 1948 был создан Всемирный Совет Церквей (ВСЦ), объединивший важнейшие протестантские деноминации и ряд православных поместных церквей; с 1961 участие в его работе принимает Московская патриархия, а также наблюдатели от Ватикана. Определенные стороны его деятельности подвергались критике (в частности, за сглаживание острых проблем, связанных с преследованием верующих в коммунистических странах). Споры вызвали также попытки экуменического обрядот-ворчества на конференциях ВСЦ, не только выходящего за пределы литургических и молитвенных обыкновений любой исторической кон-

фессии, но даже вызывающие нарекания в нехристианской эклектике. В целом нельзя не видеть, с одной стороны, что комплекс институций (в частности, благотворительных и правоохранительных), интегрированных ВСЦ, занимает свое место в жизни современного христианства, с другой стороны, что безумием было бы возлагать слишком много надежд на чисто институциональную, формальную, дипломатическую, а потому неизбежно бюрократизирующуюся сторону современной экуменической активности. Самое главное происходит не на парадных встречах представительств, но в реальной жизни верующих, на глубине, не всегда доступной наблюдению. Конечно, нельзя отрицать важности официальных решений, принятых лицами, которые наделены особой канонической властью. В этой связи необходимо упомянуть отмену взаимных анафематствований между католическим Римом и православным Константинополем, объявленную папой Павлом VI и патриархом Афинагором в 1965 (разумеется, оценка этого акта во всем его объеме зависит от степени признания за Константинопольской кафедрой ее канонического ранга «Вселенской» в кругу всех православных Церквей). Особое значение имеет рост взаимного позитивного интереса: богатства православной аскетики, литургики и иконографии, вообще привлекающие к себе внимание все большего числа католиков и отчасти протестантов, служат предметом особо пристального изучения в католической монашеской среде, прямо, как в аббатстве Шевтонь (Chevetogne) в Бельгии (основанном в 1925 и перенесшем сначала немало конфликтов с католическими властями из-за своей филоправославной позиции), или косвенно, как в общине Бозе (Bose) в Сев. Италии, связанной с традицией св. Бенедикта Нурсийского; у лютеран и англикан возрождается отвергнутая еще Реформацией монашеская жизнь. Особого упоминания заслуживает экуменическая монашеская община в Тезе (Taiz6) на юго-востоке Франции (основана в 1940), заслужившая себе доброе имя еще во время немецкой оккупации, когда она неустрашимо предоставляла приют преследуемым; она была создана, чтобы дать протестантам различных деноминаций возможность следования образцам начального монашества, но в настоящее время ее влияние выходит далеко за пределы протестантизма. Особенно сильно оно среди молодых христиан разных конфессий, массами паломничающих в Тезе и разносящих по миру память о нем. Многим представляется, что эта община создала приемлемую с христианской точки зрения парадигму «молодежной культуры». Надо сказать, что именно для современной молодежи важны аскетические и мистические компоненты христианской традиции; только они могут быть действенной альтернативой широко разливающемуся увлечению нехристианской мистикой и оккультизмом. Молодой христианин 20 в., как правило, заинтересован не в механическом соблюдении респектабельных правил посещения воскресной службы своей конфессии и т.п., но в экстатическом переживании, выводящем за пределы обступившего секуляризма. В определенном смысле он больше похож на неофитов поздней античности, чем на дитя одной из «христианских наций» нового времени.

Наиболее оспариваемым проявлением экуменизма является практика т.н. интеркоммуниона, т.е. полного евхаристического общения поперек конфессиональных преград. Многие христиане, сочувствующие экуменизму, находят эту практику неприемлемой для их совести и несут боль о невозможности полного общения как соучастие в скорби Христа о разделении христиан. Другие, вопреки старым запретам, дерзают осуществлять эту практику как «юродство» в духовном смысле этого слова, как пророческое безумие, предвосхищающее то, что, строго говоря, еще невозможно. Это делал еще Владимир Соловьев, причащавшийся, не переходя в католичество, из рук католического священника. Его последователем был Вяч. Иванов, не без труда добившийся в 1926 у церковных властей католического Рима совершенно необычного тогда разрешения присоединиться к католической Церкви, не отрекаясь по старому чину от православия, но читая вместо него пассаж Соловьева, начинающийся словами: «Я, как верный сын Русской Православной Церкви...». Именно Иванову принадлежит весьма популярная на сегодняшнем Западе экуменическая формула о православном Востоке и католическом Западе как двух «легких» вселенского христианства. Для противников экуменизма ин-теркоммунион представляет собой крайнюю форму недопустимого сближения с инославными.

Опыт русского православия в нашем столетии обусловлен опытом особенно резкого крушения всех прежних навыков жизни, связанных с реальностью православной Империи; позволительно сказать, что этот опыт опередил путь западных христиан. Когда православную литургию служили не в храме, среди золота риз и окладов, а в советском лагере или в парижском гараже, это была неслыханная нищета, но и неслыханная духовная свобода, сосредоточение на самой сути христианства, воистину «литургия верных». К сожалению, достигнутую в экстремальных условиях высоту невозможно удержать, и даже память о ней чрезвычайно легко утратить. Среди наших современников о ней наиболее адекватно напоминает уже упоминавшийся митрополит Антоний Сурожский (Блум), выросший в парижском изгнании замечательный проповедник и духовный писатель, выразивший вневременные ценности христианства на языке, абсолютно чистом от тени умильной стилизации.

В то же время тяжелые испытания вызвали в русском православии институциональные кризисы, расколы и разделения, не преодоленные по сие время. Им предшествовало событие, пережи-

вавшееся чадами Русской Православной Церкви как светлая радость, притом парадоксально связанное именно с крушением православной Империи: восстановление Всероссийским поместным собором, открывшимся на праздник Успения в 1917, патриаршества, упраздненного еще Петром I, и избрание 5(18) ноября (т.е. уже после октябрьского переворота) патриархом Московским и всея Руси преосв. Тихона (Беллавина, 1866-1925), твердого исповедника веры перед лицом большевистского террора, причисленного Церковью к лику святых. Против патриаршей власти предательски выступало с 1922 конформистское «Высшее церковное управление», сочетавшее требование далеко идущих реформ в церковной жизни (т.н. «обновленчество» и «живоцерковство») с сервильными жестами в сторону большевистских гонителей и этим надолго скомпрометировавшее в глазах русского церковного народа самую идею преобразований (хотя не следует забывать, что среди рядовых участников реформистских движений были честные священники, которые сами принимали страдания за веру, и что из манипулирования призывом к обновлению в дурном церковно-политическом контексте не вытекает логически недоброкачественность постановки вопроса об обновлении). Раскол совершился - опять-таки по мотивам политическим - и в церковной жизни русской диаспоры. В конце 1921 т.н. Русский всезаграничный собор в Карловцах принял обращение к русским православным беженцам, в котором утверждался догматический, вероучительный статус монархической идеи. Около трети участников, некоторые из которых сами были по личным убеждениям монархистами, приняли постановление о невозможности принимать от имени всей Церкви документ политического характера (ибо это противоречило постановлению Всероссийского поместного собора от 2/15/ августа 1917); во главе этой группы стоял митрополит Евлогий (Георгиевский, 1868-1946). Так наметилось расхождение двух направлений: «карловацкого» (ныне «Русская Православная Зарубежная Церковь») и «евлогианского». Почти все знаменитые богословы и философы русской диаспоры принадлежали ко второму направлению. Между тем в СССР, несмотря на отчаянное давление машины террора, моральная победа патриарха Тихона и крах обновленческих лидеров (докатившихся до постановления о лишении патриарха даже... монашеского звания) были неоспоримыми; процесс над патриархом, затеянный с расчетом на смертный приговор, пришлось прекратить. Однако реальность советского режима, который был во цвете сил и как раз получал международное дипломатическое признание, заставляла с собой считаться. Накануне кончины патриарха Тихона ГПУ беспрецедентной моральной пыткой вынудило его подписать т.н. «Завещание», подлинность которого сразу же вызвала споры, но подложность которого во всяком случае недоказуема. После его смерти вопрос о руководстве Церковью, неразрешимый в условиях непрерывных арестов нормальным путем, вызвал тяжелые разногласия: местоблюстителем был назначен митрополит Петр, вскоре арестованный, так что ему самому пришлось назначать себе ряд заместителей - практика, вынужденная бедой, но крайне запутавшая вопрос о духовной власти. Сомнения, касающиеся полномочий митрополита Сергия (Страгородского, 1867-1944, впоследствии патриарха), приобрели принципиальный характер, когда последний обнародовал в 1927 свою «Декларацию», заходившую в тенденции компромисса с советским режимом несравнимо дальше «Завещания» патриарха Тихона (странно звучала в условиях террора фраза о благодарности советскому правительству «за такое внимание к духовным нуждам православного населения»). Очевиден контраст «Декларации» с безупречной нравственной позицией и достойным тоном появившегося тогда же, посвященного тем же темам и созданного в заключении «Соловецкого послания» группы иерархов; оно также признает советский режим как реальность политическую, но отчетливо акцентирует несовместимость христианства и советской идеологии. В ответ на «Декларацию» возникло движение «непоминающих», т.е. отказывающихся возносить имя митр. Сергия за литургией; из него со временем сложилась т.н. Истинная (или «катакомбная») Православная Церковь, давшая в различные периоды советской эпохи немало страдальцев за веру, но не имевшая физической возможности окормлять сколько-нибудь широкие массы верующих, все более похожая на секту и подверженная дальнейшим разделениям. Особенно прискорбными, смущавшими и дезориентировавшими церковный народ в крайне тяжелое для него время были заявления о «безблагодатности» таинств у оппонентов, чересчур легко делавшиеся и «сергианами», и «непоминающими».

Новую ситуацию создала атмосфера 2-й мировой войны, породившая во многих умах иллюзорную, но искреннюю и объяснимую надежду на примирение гонителей и гонимых в патриотическом порыве и на претворение сталинской империи в Святую Русь. Сталин очень хорошо умел с минимальными затратами поддерживать такие надежды. 4 сентября 1943 он принял митр. Сергия с двумя иерархами и разрешил поставление патриарха; разумеется, поставлен был Сергий. Зарубежным фоном этих событий явилось то обстоятельство, что если «евлогианское» направление заняло позицию патриотизма (русского, во Франции также французского и т.п.), то верхушка «карловацкого» направления приняла сторону Гитлера, славя его как «богоданного вождя» в то самое время, когда иерархи патриарха Сергия так же величали Сталина; гитлеровский режим особым распоряжением передал все русские православные храмы на территории рейха исключительно «карловацкой» иерархии. Безнадежным тупиком для православной совести была необходимость выбирать между одним и другим «вож-

дей», а патриотизм был сильным мотивом. Недаром такой неоспоримо честный человек, как Владимир Николаевич Лосский (1903-1958), один из лучших богословов православного Парижа, отозвался на смерть патриарха Сергия 15 мая 1944 гиперболическими похвалами; за этим стоит, кроме всего прочего, сочувствие воюющей России, тяжко оскорбленное поведением православных сторонников гитлеровщины. После встречи в Кремле внешние обстоятельства Русской Православной Церкви в СССР существенно изменились: было открыто 8 семинарий и две духовные академии, что уже говорило об отказе от организации немедленного физического вымирания духовенства, открывались храмы, начал выходить ничтожным тиражом «Журнал Московской Патриархии» (которому, впрочем, негласным «разъяснением» было запрещено вступать в какую-либо, даже самую мягкую полемику с антицерковными версиями советской прессы и пропаганды). Перерыва в поставлении иерархической главы Русской Церкви, который имел место между смертью патр. Тихона и поставлением патр. Сергия, больше не бывало; после смерти последнего был поставлен патр. Алексий I (Симанский, 1877-1970), после его кончины - патр. Пимен (Извеков, 1910-1990); Однако лишь патр. Алексий II (Ридигер, род. 1929) под конец «перестройки» был избран в условиях достаточно свободных, чтобы можно было без оговорок говорить о выборах. Но для масс верующих само преемство было ободрительным знаком: «нам разрешили Патриарха». Весьма двусмысленным подарком Сталина православию было насильственное, с прямым участием карательных органов, присоединение к Русской Православной Церкви украинских греко-католиков (т.н. униатов) в 1946; неизбежным следствием этого не мог не стать агрессивный подъем униатства и его превращение в знамя западноукраинского национализма в недавние года. Если в прошлые века имело место использование государственного насилия и в пользу униатов (Польшей), и против них (Российской империей), то это было дурным, но естественным плодом идеологии «католических» и «православных» наций и государств; но когда о торжестве православия радело ГПУ, это как-то уж чересчур очевидно являло соединение несоединимого. Между тем, иерархи Московской патриархии перестали быть изгоями, стоящими вне закона, отлавливаемой дичью: им был предоставлен статус декоративного придатка к советской номенклатуре, обитателей особой резервации, вне которой они не имеют никаких прав, но которая поддерживается силой режима специально для них (и для демонстрации зарубежным посетителям!) как неотъемлемая отныне деталь на панораме режима. Когда при Хрущеве к концу 50-х гг. развернулась с новой силой антирелигиозная кампания, опять взрывали храмы, закрывали приходы, - корпоративный статус верхушки Московской патриархии уже не изменился и не мог измениться. Платой за все это были не только комплименты советской власти вообще, но и заверения перед всем миром, что положение верующих в СССР не оставляет желать лучшего и преследуемые «сидят за дело», а также систематические конформистские выступления по сугубо конкретным политическим поводам (скажем, с одобрением введения войск в Венгрию); даже позиция в собственно религиозных вопросах зависела от политических запросов властей, так что время «холодной войны» породило резко антиэкуменические и в особенности антиватиканские жесты 1948, а хрущевская «разрядка»,- напротив, демонстративную активизацию в начале 60-х гг. экуменических связей, включая присылку наблюдателей от Московской патриархии на Второй Ватиканский собор (и принципиальное разрешение православным причащаться в католических храмах и допускать католиков к причастию в православных храмах, впоследствии объявленное «нецелесообразным»).

Чрезвычайно трудно вынести, суждение о выборе иерархов, принявших такой способ существования. С одной стороны, нельзя отрицать, что в атомизированном обществе, созданном сталинским режимом, иерархи, несмотря на редеющее, но все же немалое число верных сердец, не могли опереться ни на какие общественные силы, что союз с режимом предоставлял единственный шанс, что для православного человека само по себе храмовое богослужение представляет бесценное благо, что церковная жизнь не может обойтись без смены молодых священников, подготавливаемых в семинариях, наконец, что в условиях зрелого тоталитаризма в подполье, в «катакомбы» может уйти героическая секта, но не Церковь, поставленная служить всему народу (для сравнения можно вспомнить, сколько тягостных проблем принесла Ватикану созданная им в коммунистической Чехословакии «катакомбная» ветвь католичества, вышедшая в сознании своей исключительности из послушания властям и канонам, так что после конца коммунизма пришлось не столько приветствовать героев, сколько развязываться с партизанщиной). Даже из Сергия, как-никак, четырежды шедшего в свое время в тюрьму, трудно, несмотря на многочисленные усилия, сделать карикатурную фигуру бессовестного властолюбца и холодного предателя; уж скорее это фигура трагическая. Определенная смелость в борьбе за Церковь была проявлена в разгар хрущевских антирелигиозных мер Алексием I и его ближайшим сподвижником Николаем (1891-1961), митрополитом Крутицким и Коломенским. С другой стороны, однако, слишком очевидно, что новая социальная ситуация верхушки Московской патриархии, противоестественно отдалявшая ее от мира простых верующих и сближавшая на не совсем равных правах с прочими советскими привилегированными корпорациями, была донельзя двусмысленной и эффективно способствовала снижению способности даже одаренных от природы иерархов к

адекватной реакции на меняющуюся жизнь. Время работало на усугубление действия этой ситуации. Во-первых, вымирали иерархи, которые - как бы они ни вели себя впоследствии - избрали духовный сан в годы, коща сам такой выбор был героически трудным; сама память об этих годах выветривалась, ужасы сменялись скукой золоченой клетки. Во-вторых, согласие на замыкание в ирреальном мирке (с визитами иностранцев, затем все чаще с поездками за границу в непременном сопровождении специального соглядатая), куда «смягчившийся» послевоенный коммунизм загнал функционеров Московской патриархии, было меньшим нонсенсом первое время, пока верующих было очень мало и когда это были по большей части «бабушки в платочках», для которых было удачей, если они в силах добраться до ближайшего прихода (часто за десятки, порой за сотни километров), а счастьем - приезд архиерея, каков бы этот архиерей ни был. Но времена менялись. На рубеже 50-х и 60-х гг. начинает свою - тогда совершенно уникальную - миссионерскую деятельность среди советской интеллигенции о. Александр Мень; к сер. 70-х гг. становится все заметнее ширящаяся волна обращений в христианство в первую очередь в кругах столичной интеллигенции и за ее пределами. Меняется отношение к религии общественного мнения, а значит, беззвучно, негласно меняется реальное соотношение сил в обществе. Складывается новая христианская общественность, разумеется, систематически навлекающая на себя репрессии и в плане социальном соотнесенная с широким явлением «диссидентства». Интеллигенция, приходя в Церковь, проявляет обычную для нее склонность к критике; объектом ее критики становится принудительный атеизм, но также альянс иерархии с гонителями. Эту критику энергично сформулировали имевшие широкий резонанс открытые письма к патр. Пимену священников о. Н. Эшлимана и о. Г. Якунина (1965) и Александра Солженицына (1972). Ни один здравомыслящий человек не ожидал, что критика будет тотчас же и во всем объеме принята. Настроение этого крыла христианской интеллигенции очень часто легко упрекнуть в недостаточном понимании собственно церковных задач, интеллигентском радикализме и утопизме. Печально, однако, что его голос совсем не был расслышан и само его существование не было учтено иерархией как корпорацией (характерно, что возражения на письмо Солженицына со сдержанной защитой поведения патриархии взял на себя не кто-либо из умов патриархии, но «церковный диссидент», запрещенный в это время в служении о. Сергий Желудков /ум. в 1984/). Именно в 70-е гг. уже можно было смелее пробовать другой тип поведения, чем тот, который сложился в замкнутом мирке церковной верхушки. Конечно, задним числом невозможно расчислить должную меру здравости и осторожности для каждого конкретного конфликта поры «застоя», но можно утверждать, что из двух противостоящих реальностей государства и общественности первое по привычке принималось всерьез больше, чем было необходимо, а второе игнорировалось. Так были подготовлены современные конфликты. После краткой эйфории «перестройки», когда на время резко возросла внешняя популярность всего церковного, включая иерархию, разразилась буря газетных разоблачений контактов иерархии с самыми одиозными институциями советской власти; в разоблачениях этих участвовали рядом непримиримые православные христиане, подвергавшиеся репрессиям в коммунистическое время (о. Глеб Якунин, ныне подвергнутый Московской патриархией извержению из сана, 3. Крахмальникова и др.), и журналисты, заинтересовавшиеся церковными делами не так давно. Однако ни безоглядная антисергианская риторика, квалифицирующая пресловутое «сергианство» чуть ли не как нехристианскую религию, ни попытка молчанием или ответной риторикой укрыться от неизжитых проблем прошлого не сообразны истине и не приносят добра Церкви. Естественно, обвинения против Московской патриархии на некоторое время подняли престиж Русской Зарубежной Церкви (одновременно затруднив для обеих сторон даже мысль о воссоединении). Ставшее возможным после конца советской власти распространение Русской Зарубежной Церковью своей деятельности на Россию не принесло ей, однако, больших успехов; скорее ей удалось стимулировать внутри некоторых приходов и даже епархий Московской патриархии оживление характерных для нее самой крайне правых, националистических и антиэкуменических тенденций - тем более, что снятие «железного занавеса», сделавшее присутствие западного христианства чересчур физически ощутимым, порождает серьезные испытания для экуменических чувств. (Отметим, впрочем, что это - отнюдь не только русская проблема; среди православных Греции встречается такая острота антиэкуменических эмоций, которая превосходит едва ли не все, что можно в этом отношении повстречать в русских церковных кругах.)

Особую проблему создает до сих пор не усвоенное в достаточной мере наследие православного богословского творчества русской диаспоры, где исторические обстоятельства породили необычно высокий процент образованных и сознательно верующих людей среди прихожан, редкую свободу мысли, необходимость полноценного ответа на вызов современной секулярной цивилизации. Сложился новый тип православного священника, чрезвычайно далекий от «семинарщины» и от бытовых традиций «духовного сословия» старой России, но постепенно удалявшийся также и от романтизма русских мистиков предреволюционной поры (т.н. серебряного века); упомянем для примера о. Александра Ельчанинова (1881-1934), а во времена, близкие к нам,- о. Александра Шмемана (1921-1983). (Совершенно иной, сугубо реставраторский характер имеет духовность Русской Православной Зарубежной

Церкви, центром которой является монастырь Джорданвилл в США; наша характеристика относится к тому, что было сделано и делается в русле «евлогианского» направления, ныне в юрисдикции Константинополя, или Американской Автокефальной Православной Церкви, или, наконец, в юрисдикции Московской патриархии, принадлежность к которой, как показывает опыт архиепископа Василия Кривошеина /1900-1985/ и митрополита Антония Блума, никоим образом не предполагает зависимости от Москвы в вопросах политических.) Церковная наука выдвинула таких деятелей, глубоко проникнутых православными запросами, но чуждых всякому условному лжетрадиционализму, как литургист и патролог архимандрит Киприан Керн (1899-1960). Мать Мария (Скобцова), героический конец которой уже был упомянут выше, отдав себя на беззаветное служение изгоям парижских трущоб, явила такой облик православной монахини, который не легко было принять даже в просвещенных кругах «евлогианского» русского Парижа; только высокое духовное достоинство ее личности побеждало все сомнения. Особое значение имеет разработанное на основе древнецерковных традиций, но и с учетом этого нового опыта учение о Церкви о. Николая Афанасьева (1893-1966); энергично акцентируя сугубо православные темы, традиционно противопоставлявшиеся римскому иерархизму и централизму - Церковь как единение всего народа Божьего вокруг Евхаристии, невозможность «иной власти, кроме власти любви», высокое достоинство мирян как хранителей единства Священного Предания, - экклезиология о. Афанасьева оказала, между прочим, реальное воздействие на развитие католицизма после Второго Ватиканского собора (см. ниже), на котором православный богослов присутствовал как наблюдатель. С направлением, заданным ей, связана также работа современного греческого богослова епископа Иоанна Пергамского (Зизиуласа, Zizioulas). Но в России она все еще известна недостаточно. В наше время, когда русское православие, выжив в экстремальных условиях гонений, подвергнуто совершенно иным испытаниям и впервые встречается с последовательным секуляризмом, в контексте которого бытие всякой христианской общины по сути «диаспорально» вне зависимости от географии, - без опыта православной мысли русской диаспоры (важнейшим центром которой явился Богословский институт, основанный в 1925 на Свято-Сергиевском подворье в Париже) обойтись заведомо невозможно; и его усвоение не может оставаться книжным, но должно помочь церковной практике. Еще предстоит осуществление решений Всероссийского поместного собора 1917, результаты которого отнюдь не сводятся к восстановлению патриаршества.

Поскольку для православной богословской мысли особое значение имеет наследие отцов Церкви и византийского мистико-аскетического богословия, углубление понимания определенных авторов характеризует не только историю науки, но также облик современного православия и его дар людям нашего столетия. Очень важным фактом богословского и научного развития были блестящие работы о. Георгия Флоровского (1893-1979), особенно «Восточные отцы 4 века», 1931, «Византийские отцы 5-8 веков», 1933, «Пути русского богословия», 1937 (поздние работы, изданные лишь по-английски, еще предстоит усвоить в России). С его концепцией «неопатристического синтеза» и разработанной на ее основе попыткой строгой переориентации русской и вообще православной мысли можно не соглашаться, но нельзя ее не учитывать при всех дальнейших дискуссиях на эту тему. В этой же связи необходимо назвать, во-первых, рост внимания к смелым и глубоким богословско-философским идеям св. Максима Исповедника, начавшийся в предреволюционной России (работы Епифановича) и воспринятый католической и протестантской наукой (H.U. von Balthasar, «Kosmische Iiturgie», 1941, 2. Aufl. 1961; L. Thundberg, «Microcosm and Mediator», 1965); во-вторых, особый интерес к православной мистике св. Симеона Нового Богослова, чьи дерзновенные гимны были известны до революции в русской православной среде лишь с робкими цензурными купюрами и чье наследие стало по-настоящему известно в 20 в. благодаря эдиционным и исследовательским трудам русского православного епископа Василия (Кривошеина; см. издания в серии «Sources chretiennes» 96, 104, ИЗ, 1963-1965; архиеп. Василий /Кривошеий/, «Прел. Симеон Новый Богослов», 1980), и византийских исихастов, в изучение которых особый вклад внесли исследования русского православного священника и всемирно известного византиниста о. Иоанна Мейендорфа (1926-1992) (J. Meyendorff, «Introduction a l"etude de Gregoire Palamas», 1959, и др.). Добавим, что в ходе нашего столетия всем миром осознана духовная, но также эстетическая и культурная ценность древнерусской и вообще православной иконы, так что копии и подражания знаменитым иконам повсеместно украшают католические и англиканские храмы и капеллы, а в русской православной диаспоре являлись такие плоды усвоения иконной традиции, как труды по богословию иконы Л.А. Успенского (1902-1987) и оригинальное творчество в области иконописания о. Григория Круга (1909-1969), удачно соединившего современную остроту видения с подлинной традиционностью (среди иконописцев современной России назовем о. Зинона); именно через икону раскрылось понимание допетровских традиций православной Руси, почему и такие защитники этих традиций, как протопоп Аввакум, вызывают уважение независимо от того, как мы относимся к их экклезиологаческой позиции.

В православной духовной литературе отметим чрезвычайно важные творения старца Силуана (Антонова, 1866-1938), афонского инока из русских крестьян. Именно потому, что его мыслей

никак не коснулись ни веяния мирской культуры, ни конкретный опыт политических катаклизмов,- он ушел на Афон еще в 1892,- в них с особенной убедительностью ощущаются глубинные черты духовности нашего столетия: простота, дерзновение, уход от ложной условности, сосредоточение на абсолютно существенном. Можно отметить сходные фигуры в русской жизни под гнетом безбожного режима: назовем, например, много страдавшего за веру о. Тавриона (1898-1978), подлинного старца в строгом смысле этого православного термина, к которому собирались в «пустынь» под Елгавой в Латвии верующие со всего СССР.

Очень радикально изменился в 20 в. облик католицизма. В начале столетия его характер как силы существенным образом консервативной представлялся неоспоримым. Хотя на исходе предыдущего столетия понтификат Льва XIII (1878-1903) ознаменовался первой энцикликой по рабочему вопросу («Rerum novarum», 1891) и сочувственным отношением к смелым для того времени идеям просвещенных католиков вроде Ньюмена, при Пие X (1903-1914, причислен католической Церковью к лику святых) наступила ощутительная реакция (осуждение теологов-«модернистовэ в 1907 и французского лево-католического общественного движения «Sillon» в 1910). Католическая экклезиология долгое время воспринималась как препятствие для участия в экуменическом движении, а потому опять-таки как фактор консервативный. Хотя реальность не укладывалась до конца ни в одну из схем, все же наиболее резкую вражду католицизм долго привык встречать «слева» - со стороны французских антиклерикалов, русских большевиков, коммунистических и анархистских отрядов, нападавших на монастыри в пору гражданской войны в Испании. Католические писатели, которых несправедливо было бы относить к фашистам и которые резко осуждали немецкий нацизм, как Честертон, симпатизировали генералу Франко (такая же позиция была у Толкина, в отличие, что характерно, от его друга англиканина Льюиса; а Бернанос даже отправился в Испанию, чтобы принять сторону франкистов, в которых, однако, резко разочаровался). Пий XI, человек незаурядный, сумел очень ясно увидеть фашистскую опасность (осуждение крайне правой организации французских националистов «Action Franchise» в 1926, антинацистская энциклика «Mit brennender Sorge», составленная против всех традиций на немецком языке, чтобы эффективнее дойти до католиков Германии, в 1937), но эта степень прозорливости не часто встречалась на вершинах католической иерархии. Значительная часть французских епископов поспешила по старой привычке с энтузиазмом приветствовать возврат к консервативным, семейным и «патриотическим» ценностям, провозглашенный генералом Петеном, и не все сумели с честью выйти из этой ловушки уже тогда, когда предательство правительства в Виши стало очевидным, когда католические интеллигенты - не только демократы, как Маритен, но и весьма правые по своим политическим взглядам Клодель и тот же Бернанос -однозначно его осудили, и когда католики, включая духовных лиц, во множестве участвовали в движении Сопротивления. Пережитый тогда шок способствовал преодолению привычных шаблонов. После 1945 католические структуры, сохранившие среди общего развала свою жизнеспособность, энергично участвовали в построении на развалинах тоталитарных режимов Италии и Германии «хрисгианско-демократического» порядка. Буржуазная, деловитая атмосфера этого послевоенного католического истеблишмента, ознаменованного именами Альчиде Де Гаспери (у власти в 1945-1953) в Италии и Конрада Аденауэра (у власти в 1949-1963) в Германии, оттолкнула многих католических интеллигентов, видевших своими глазами героическое противостояние тоталитаризму (не только «левого» Г. Белля, но и монархиста Рейнгольда Шнейдера /Schneider, 1903-1959/); «христианская демократия» скоро показала себя как простой континентальный аналог британским консерваторам и, как всякая политическая сила, навлекла на себя резкую критику. Однако едва ли можно оспаривать важную роль, сыгранную этим вариантом политического католицизма в послевоенной стабилизации Европы, когда необходимо было с предельной быстротой преодолевать последствия краха режимов Муссолини и Гитлера, одновременно сдерживая натиск окрепшего коммунизма. Надо заметить также, что респектабельный политический истеблишмент в ФРГ под знаком католицизма - явление для Германии новое, резко контрастирующее с лютеранской традицией старого «пруссачества» и сильно повлиявшее на изменение общественного статуса конфессии. Между тем созревало сознание необходимости далеко заходящих перемен, подготовленное работой нескольких поколений католических мыслителей. Понтификат Пия XII (1939-1958), последняя часть которого совпала по времени с классической порой «холодной войны» и «христианско-демократической» стабилизации, понятным образом воспринимается как последнее торжество консерватизма; однако именно при этом папе состав кардинальской коллегии резко изменился, отражая принципиальный отказ от традиционной европоцентрической перспективы.

Новая эпоха началась с краткого понтификата Иоанна XXIII (1958-1963), созвавшего Второй Ватиканский собор (1962-1965), который завершил свою работу уже при Павле VI (1963-1978). Лозунгом дня стало «Аджорнаменто» (итал. «приведение в соответствие с настоящим днем»). В связи с масштабом произведенной переориентации принято даже говорить о «дособорном» и «послесоборном» католицизме. В области мировоззрения очень важным был провозглашенный на соборе отказ от идеологии «триумфализма»,

присущей в прошлом католицизму наряду с другими конфессиями и требовавшей видеть все исторические конфликты как столкновения антикатолической «лжи» с неизбежно «посрамляющей» ее католической «истиной». Из этого логически вытекает отказ от привычного акцентирования в образе римского первосвященника черт властного и величавого монарха (для «послесоборного» католицизма характерны частые путешествия пап, посещающих далекие страны в качестве особого рода миссионеров - причем папа Иоанн Павел II, прибыв в ту или иную страну, лобызает ее землю,- а также такие жесты, как демонстративная продажа старой папской тиары с последующим обращением ее цены на благотворительные цели и т.п.). На соборе был принят документ, декларирующий принцип религиозной свободы. В промежутке между заседаниями собора Павел VI встретился в Святой Земле с Константинопольским патриархом Афинагором, что явилось первой встречей подобного рода со времен разрыва между православным Востоком и католическим Западом в 1054; в 1965 были, как уже упоминалось, сняты взаимные анафемы 1054 между Римом и Константинополем. Собор принял весьма важное постановление об экуменизме; Павел VI учредил постоянно действующие секретариаты, ведающие контактами с другими вероисповеданиями, с другими религиями и даже с неверующими. Слово «диалог» определяет порядок дня, и ему угрожает опасность превратиться в клише. Против неограниченного централизма курии, любезного «ультрамонтанскому» католицизму прошлого века, собор выдвинул принцип епископской коллегиальности, против навыков клерикализма - призыв к активности мирян (декрет об апостолате мирян); в этой связи характерен рост в «послесоборном» католицизме числа и важности конгрегации, стремящихся, при соблюдении монашеских обетов, жить одной жизнью с мирянами, нося, в частности, мирскую одежду (в православии с этим можно сопоставить дух служения матери Марии Скобцовой). Существенно (с учетом многих идей поборников литургической реформы в период между двумя войнами) изменился облик католической мессы: латинский язык уступил свое место современным национальным языкам, традиционный алтарь у задней стены сакрального пространства - евхаристическому столу, локализованному между совершителем Евхаристии и прихожанами, введено общее рукопожатие перед причастием, вообще всемерно подчеркивается общинный характер литургии (ср. в православии идеи о. Н. Афанасьева); почитание Божьей Матери и святых, отнюдь не отмененное, заметно сокращено. В 1970 был издан новый чин мессы. Протест против литургических и прочих реформ повел к отделению т.н. интегристов во главе с монсеньором Марселем Лефевром (Lefebvre); Ватикан неоднократно предпринимал попытки примирения с этой ультраконсервативной группой, не приведшие, однако, ни к какому результату и завершившиеся формальным расколом к 1988. В плюралистическом обществе для интегристов обеспечена социальная ниша наряду с различными сектами и сообществами, но большого значения они не имеют.

Фоном для некоторой эйфории, сопровождавшей поначалу усвоение идей собора, была специфическая атмосфера 60-х гг., отмеченная успехами «новых левых», иллюзиями «разрядки», молодежными движениями и пацифистской реакцией на войну во Вьетнаме. Иоанн XXIII, обратившийся к народам с миротворческой энцикликой «Pacem in terris» (11.9.1962), а к главам двух враждебных блоков Кеннеди и Хрущеву - с личным призывом к мирному выходу из кубинского кризиса (24.10.1962), стал одним из символов этой поры; это был первый папа, чей образ в советских средствах массовой информации, но также и в воображении левацкого крыла западной интеллигенции не был однозначно негативным. Визит А. Аджубея, главного редактора «Известий» и зятя Хрущева, к Иоанну XXIII (1963), не мог не быть сенсацией (хотя/ увы, не изменил положения верующих в СССР); он предвосхищал визит М.С. Горбачева к Иоанну Павлу II (1.12.1989). Митрополит Никодим (Рогов, 1929-1978), по своему положению председателя отдела внешних церковных сношений Московской патриархии вынужденный быть проводником официоза «разрядки» (хотя, по-видимому, не сводимый к этой роли), написал биографию Иоанна XXIII. Павел VI не вызывал эмоционального резонанса подобной силы, но в действительности продолжал ту же политику, которую сторонники находили мудрой, а противники - оппортунистической по отношению к коммунистическим режимам. Однако времена менялись. Хрущевская пора сменилась брежневской, эйфория «оттепели» ушла; не было больше ни близкой перспективы всеобщей гибели (как во время кубинского кризиса), которая оправдывала бы любые уступки, ни надежд на светлое пересоздание мира совместными действиями очистившихся коммунистов и левых интеллигентов Запада. Был, наконец, расслышан голос критиков коммунизма, которые, как Солженицын, предупреждали против иллюзий. Примас Польши кардинал Стефан Вышинский (Wyszyftski) когда-то показался в Ватикане Пия XII подозрительно миролюбивым по отношению к коммунистической власти, а позднее, в дни Второго Ватиканского собора, напротив, неуместно и бестактно непримиримым; но постепенно значение руководимого им сопротивления режиму самых разных слоев польского общества становится все более важным фактом всемирной расстановки сил, предвестием, в плане церковном, избрания в 1978 папой ближайшего сподвижника Вышинского архиепископа Краковского Кароля Войтылы (Vojtyla, Иоанн Павел II, род. 1920, первый не-итальянец на папском престоле после 1523), а в плане политическом - распада коммунистической системы. Символическое значение имело убийство

агентами госбезопасности польского католического священника Ежи Попелушко (Popietuszko, 1947-1984), которого называли «капелланом Солидарности». Надо отметить также постепенно возрастающее напряжение между курией и приверженцами т.н. теологии освобождения, породившей в странах Латинской Америки не только прокоммунистическую (в духе Фиделя Кастро и Че Гевары) ориентацию части клира, но и его прямое участие в партизанско-террористических акциях.

Однако политический фактор - не единственная и даже не главная причина охлаждения отношений между левыми кругами и Ватиканом. Хотя католицизм, безусловно, остается «послесо-борным», и самый выбор имен папами Иоанном Павлом I (26.8-28.9.1978) и Иоанном Павлом II (с 1978), выбор необычный, ибо у прежних пап не бывало по два имени, долженствует выразить верность необратимому курсу понтификатов Иоанна XXIII и Павла VI на «Аджорнаменто»,-крайние приверженцы перемен внутри католицизма, а также протестантские и либерально-агностические или атеистические наблюдатели извне разочарованы тем, что программа реформ с самого начала имела определенные внутренние границы. Там, где современная «пермиссивная» цивилизация абсолютизирует, во-первых, свободу сексуального поведения индивида, во-вторых, безусловное равенство полов, не допускающее закрепления какой бы то ни было социальной (а значит, и церковной) функции за мужчиной, - папы последовательно настаивают на принципиальной нерасторжимости брака, на запрете противозачаточных средств и в особенности абортов, на отказе признать за связями гомосексуалистов равный статус с христианским браком, на традиционном для католицизма безбрачии священников и епископов, на невозможности рукоположения в священники и епископы женщин. На современном Западе именно этот аспект современного католицизма чаще всего подвергается резкой критике как «репрессивный» и даже «тоталитарный». В таких странах, как США и Голландия, существует особенно сильная оппозиция соответствующим принципам католического «учительства» среди католических мирян и священников. Иоанн Павел II имеет на современном Западе репутацию представителя жесткого и архаического католицизма, перенесшего на Запад навыки старомодной польской религиозности. Очевидно, однако, что за этим конфликтом стоит отнюдь не специфическая индивидуальность того или иного папы; уже Павел VI, бесспорный поборник «Аджорнаменто», в своей энциклике «Humanae Vitae» (25.7.1968) высказался по вопросу о контроле над рождаемостью, вызывающем ныне столь бурные страсти, совершенно в том же духе, что и его сегодняшний преемник. Сделав очень важные шаги навстречу современности, не беря этих шагов назад, католицизм, однако, останавливается, ибо не может до конца подчинить себя «духу времени», не переставая быть собой. Он соглашается признать «права человека», в том числе инославного, иноверного и неверующего человека, признать, в частности, историческую вину католических гонений на евреев (тема Второго Ватиканского собора, энергично продолженная в новейших декларациях Иоанна Павла II); но он не согласен с идеологией «сексуальной революции», и, шире, либеральной «пермиссивности», приносящей, с его точки зрения, обязанности в жертву правам и постольку ставящей вверх ногами всю традицию христианской этики. Для сегодняшнего католицизма «демократия» - слово безоговорочно хорошее (со времен послевоенной «христианской демократии», отчасти уже со времен энциклик Льва XIII «Libertas Praestantissimum», 1888, «Graves de Communi», 1901), но «либерализм» - не очень.

Довольно сложное явление представляет в настоящий момент позиция католицизма в вопросах философии. Вообще говоря, по традиции, восходящей ко временам схоластики и дальше, философия занимает в системе католического «магистериума» место куда более необходимое, чем в вероучительной практике других конфессий. Тот же Лев XIII, опираясь и на многовековую традицию, и на изыскания католических ученых 19 в., связанные отчасти с импульсом романтизма, провозгласил в энциклике «Aeterni Patris» (1879) наследие Фомы Аквинского нормой для католического философствования. Это имело большой резонанс, и мы видим, что в первой половине 20 в. такие мыслители, как Ж. Маритен и Э. Жильсон, чей консерватизм имел в высшей степени просвещенный и цивилизованный характер, могли всерьез искать ответа на философские проблемы своей эпохи в границах томизма или неотомизма. Правда, и тогда не все католические мыслители соотносили себя с томистской нормой, как показывает пример христианского экзистенциалиста Г. Марселя (и даже о. Р. Гвардини, мягкая оппозиция которого неотомизму выразилась в отказе признавать себя теологом или философом в официальном смысле); с другой стороны, понимание обязательств томиста у того же Жильсона (много сделавшего для объективного научного изучения томистской традиции) было менее всего жестким и даже формулировалось парафразой известного августинов-ского афоризма - «веруй, и думай, как хочешь». Важно, однако, что как идеологиям тоталитаристского экстремизма, «справа» и «слева» зажимавших в своих клещах Европу, так и опасности антиидеологического нигилизма, вообще всякого рода «крайностям», со всех сторон взрывавшим, как выражался сразу после 2-й мировой войны в одной программной статье влиятельный теолог о. Ганс Урс фон Бальтазар (Balthasar, 1905-1988), «человеческую меру», католическая мысль десятилетиями противопоставляла идеал «вечной философии» (philosophia perennis) как синтеза античных и христианских начал и гаранта этой угрожаемой «человеческой меры». Католический истеблишмент послевоенной Европы не мог не

явиться одновременно материализацией и жестоким испытанием этого идеала. Католицизм «послесоборный» никогда не дезавуировал томизма как такового, но создал атмосферу, внутри которой всякий нормативистский подход предстает как нечто устаревшее и оспоренное, и далеко уходит то, что Бердяев с иронией называл «томистским благополучием»; документы, предназначенные к тому, чтобы войти в состав католического предания, например, папские энциклики, еще пользуются языком, прямо или косвенно апеллирующим к томистской традиции, томизм продолжает пользоваться определенным респектом, особенно в доминиканских кругах, но в наше время весьма обычно встретить иезуита, который работает в философии, например, как гегельянец, или строит свои рассуждения на языке понятий Хайдеггера и Ницше. Одним из наиболее удавшихся и наиболее влиятельных опытов рецепции томизма с учетом кантовского критицизма следует признать богословско-фило-софское творчество иезуита о. Карла Ранера (Rahner, 1904-1984), интеллектуального эксперта (т.н. «peritus») на Втором Ватиканском соборе; он испытал сильное влияние многотомного труда французского католического философа Ж. Маре-шаля (Marechal) «Точка отсчета в метафизике» («Le point de depart de la metaphysique», 1923-1949). Нашла отклик (в том числе и за пределами католицизма), но не получила всеобщего резонанса философия мистического эволюционизма, интерпретирующая Христа как «Омегу», т.е. предел и цель процесса космического развития, разработанная французским иезуитом, видным палеонтологом о. П. Тейяром де Шарденом (Teihard de Chardin, 1881-1955). Спорным явлением на грани католической мысли является деятельность плодовитого Ганса Кюнга (Kung, род. 1928), чрезвычайно далеко заходящего в усвоении протестантской и просвещенческой точки зрения и вступающего в конфликт с авторитетами католицизма. Но его работы (несмотря на некоторую нестрогость анализа и подчас примесь сенсационности) - действительно вклад в богословскую рефлексию 2-й половины 20 в. Этого никак нельзя сказать о другом «мятежном» католическом священнике - Эугене Древермане (Drewermann); его книги, громоздящиеся на книжных прилавках Европы, обсуждаемые в газетах, интересны только с социологической точки зрения как опыт претворения паратеологического «вольнодумства» в факт масс-культуры.

Интеллектуальный, а отчасти и институциональный католицизм находятся в непростых отношениях с необходимо присущей католической традиции верой в чудеса, видения и знамения. Сообщения о подобных событиях встречаются католическими властями и католическими теологами с основательным недоверием; характерно, например, что не спешат с церковным прославлением знаменитого итальянского чудотворца, носителя стигматов и прозорливого духовника падре Пио (Padre Pio, 1887-1968), давно почитаемого за очень сильного небесного заступника католическими массами. Но есть видения, фактически признанные католическим «магисте-риумом». Это прежде всего явления Девы Марии трем бедным и неграмотным детям в португальском городке Фатима (Fatima) с 13 мая по 13 октября 1917, сопровождавшиеся, наряду с другими советами, касающимися аскетической практики, также повелением молиться о России (как раз в эти месяцы стоявшей на распутье между Февралем и Октябрем, о чем дети, разумеется, знать не могли): «Бели люди послушаются Моих слов, то Россия возвратится к Богу и наступит мир на земле; но в противном случае она распространит свои ложные учения по всему свету, вызывая войны и гонения на Церковь». Павел VI посетил Фатиму в 1967, в день 50-летия начала видений, этим выразив некую их авторизацию. Начиная с 1898 (первое открытие доступа) и особенно с 1931 (важные фотографии) в католической среде и за ее пределами много спорили и спорят о подлинности Туринской плащаницы, ставшей уже предметом особой дисциплины - синдонологии; облик этой древней ткани и впрямь задает немало загадок.

Ко всему сказанному необходимо добавить, что характеристика современного католицизма заведомо неполна без т.н. Третьего мира; к католицизму это относится больше, чем к какому-либо иному из христианских вероисповеданий. Пророческим предвестием наших дней представляется порыв, гнавший еще в первые годы нашего столетия католического отшельника Шарля де Фуко (De Foucauld, 1858-1916) на север Африки, к племенам пустыни, от руки которых он погиб; оставшись безвестным при жизни, в настоящее время он очень популярен как духовный автор, и из его идей исходит практика ряда конгрегации (Малые братья и Малые сестры Иисуса и некоторые другие). Еще одно, более раннее предвестие - о. Дамьен (Да-миен, 1840-1889), печальник прокаженных на Гавайских островах. Именно на фоне вопиющей нужды Третьего мира могла возникнуть фигура матери Терезы Калькуттской (Agnes Gonxha Bojaxhiu, род. 1910, основала орден Миссионеров милосердия в 1948), один из наиболее убедительных символов христианства 20 в. Даже в традиционно некатолических столицах Европы, например, в Лондоне или в Женеве, многолюдность в католических храмах в огромной степени зависит от «цветных» рабочих-мигрантов, причем священники тоже нередко приходят из стран, для старой Европы «экзотических». Уже сегодня мировые человеческие ресурсы католицизма связаны с Латинской Америкой, но также, например, с Южной Кореей и прочими молодыми католическими анклавами Восточной Азии; достаточно вероятно, что по мере смягчения коммунистического режима в КНР китайский католицизм, история которого восходит к 17 в., вырастет в существенную силу; большое внимание в Ватикане уделяют Африке. В числе стран, политиче-

ские судьбы которых во второй половине 20 в. решающим образом бывали определены присутствием католицизма, наряду с Польшей приходится назвать Филиппины (где диктатура Марко-са бескровно уступила место правлению президента Корасон Акино при энергичном вмешательстве католических священников и монахинь, сумевших уговорами остановить карательные войска). Разумеется, новая география католицизма создает серьезные проблемы совмещения культурного многообразия с вероучитель-ным единством, и проблемы эти достигают остроты, забытой со времен обращения варваров на заре европейского христианства.

При рассмотрении трансформаций протестантизма в нашем столетии приходится отчетливо различать старые конфессии, порожденные еще эпохой Реформации (лютеранство, кальвинизм, англиканство), и то, что прежде называли «сектами» и ныне принято называть неопротестантизмом (баптисты, адвентисты, пятидесятники и т.д.). Значение старых конфессий - в их связи с культурной традицией Европы; но именно неопротестантизм приобрел ключевое практическое значение в жизни такой важной части современного мира, как США, и он все более реально присутствует в жизни самых разных стран, включая Россию (где еще к прошлому столетию массовое распространение т.н. штун-дизма, духоборчества, молоканства и т.п., часто замалчиваемое официальными данными того времени, опровергло благочестивую теорию А.С. Хомякова, согласно которой в православной стране протестантизм шансов не имеет, и где сегодня баптисты, адвентисты и другие неопротестантские деноминации успешно проявляют свойственный им динамизм, используя глубокое разочарование русских в собственных традициях). Панорама протестантизма в 20 в. изобилует резкими контрастами, являя несвойственные другим конфессиональным типам христианства крайности, с одной стороны, либерально-критической установки (обычно в традиционных конфессиях), с другой стороны, фундаментализма, наивной назидательности или бурного эсхатологического ожидания (обычно в неопротестантизме). Контрасты эти проявляются, прежде всего, в чрезвычайно важном для протестантизма теологическом отношении к Библии. Разумеется, и для православия, и для католицизма Библия есть Священное Писание, Слово Божие к людям, в принципе дающее норму христианской мысли и жизни; однако эти вероисповедания видят полноту Откровения не в Писании как таковом, а в единстве Писания и Предания, причем Предание в святоотеческих и литургических текстах приучило, во всяком случае, к небуквалистскому пониманию, очень характерному именно для раннехристианской и средневековой экзегезы. В конечном счете, реальность христианства удостоверяется для православного и католика не Библией как книгой и текстом, но сакраментальной реальностью Церкви, интегрирующей также и Писание. Напротив, уже М. Лютер выдвинул принцип «sola Scriptura» («одно только Писание»), и принцип этот невероятно обострил мировоззренческое значение подхода к Библии именно для протестанта. Характерно, что протестантские ученые либерального направления создали т.н. библейскую критику, официально принятую католицизмом не раньше энциклики Пия XII «Divino Afflante Spiritu» (1943) и поныне не имеющую ясно определенного статуса в науке православной. С другой стороны, термин «фундаментализм», обозначающий абсолютизацию священной книги, притом в буквалистском понимании, и систематически прилагаемый расхожим языком нашего времени к разным религиям, особенно к исламу, возник как самоназвание протестантских групп в США, которые громко заявили о себе после 1-й мировой войны и веруют в непогрешимость буквального смысла каждого библейского текста. «Библейская критика» и «фундаментализм» - это два крайних полюса протестантского сознания, парадоксальный контраст которых сигнализирует о чем-то большем, чем наличие в протестантизме, как во всех конфессиональных типах христианства, верующих и теологов более «либерального» и более «консервативного» направления. «Фундаментализм» может казаться консервативным, но по сути своей он столь же противоположен консерватизму, как и ультракритицизм. Характерно, что в Никео-Константинопольском символе веры предметом веры (наряду с тремя ипостасями Пресвятой Троицы) названа не Библия, но Церковь, живая и одновременно тождественная себе на всем протяжении времен, правомочная держательница Писания и Предания; Августин в свое время говорил, что для него не Евангелие ручается за правомочность Церкви, но Церковь - за правомочность Евангелия. Что касается буквализма, неразлучного с фундаментализмом, то он, рассуждая теоретически, осужден с подлинно традиционной точки зрения словом апостола Павла: «Буква убивает, а дух животворит» (2 Кор. 3:6). Когда, однако, богословствующий ум имеет перед собой Писание, принципиально не опосредованное Преданием, он оказывается перед дилеммой: если он избирает свободную интерпретацию текста, эта свободная интерпретация наедине с Писанием действительно не имеет пределов и может просто уводить его от веры, даже весьма широко понимаемой; если же он стремится сохранить незыблемыми «основания», «фундаменты» своей веры (отсюда «фундаментализм»), он не имеет иного выбора, как отождествить эти «основания» с буквой библейского текста. Сказанное не означает, разумеется, будто все протестантские теологи и проповедники непременно приходят к крайностям гиперкритицизма или фундаментализма; однако эти крайности существенно важны для облика протестантизма, поскольку каждая из них является в

контексте протестантизма не случайным искажением, каким была бы в ином контексте, но содержательным логическим пределом одной из заложенных в нем тенденций. Противоположные возможности не встречают для своего развития тех препятствий, которые были бы неизбежны для других конфессиональных типов. Протестантскому теологу одной из старых конфессий много легче, чем православному или католику, оставаясь de jure именно теологом, открыто практиковать направления мысли, в лучшем случае имеющие отношение к культуре - науке, светской философии, этике,- но не имеющие никакого бесспорного отношения к вере (ср. немецкое понятие «культурпротестантизма»); с другой стороны, представителю одной из неопротестантских деноминаций американского типа легче, чем православному или католику, жить в атмосфере разгоряченных молитвенных собраний, сенсационно-публичных «духовных возрождений», переживаемых наивно-реалистически, когда новая жизнь начинается непременно с такого-то дня и часа («revivalism»), и проповедник оценивается в зависимости от того, сколько именно единовременных событий такого рода он сумел вызвать своей проповедью, среди бурных апокалиптических ожиданий и прочих проявлений массовой психологии, принадлежащих, безусловно, области религии, но выходящих едва ли не за пределы культуры, в том числе и религиозной. Таковы парадоксальные контрасты, являемые сегодняшним протестантизмом.

Общеизвестно, что в лоне протестантизма значительно раньше, чем в лоне католицизма или православия, могло свободно развиваться научное обсуждение проблем библеистики, без учета которых современная богословская работа вообще немыслима. За это христианин любого вероисповедания не может не быть благодарен протестантским ученым. С другой стороны, однако, собственно теологический и вообще христианский характер такой экзегезы может делаться весьма проблематичным.

Характерно, что сразу после 1-й мировой войны с протестом против идеологии либерального протестантизма конца прошлого века и специально против позитивистского «историцизма» в экзегезе выступили отнюдь не сторонники узкого консерватизма, но, напротив, застрельщики самого яркого умственного движения в европейском протестантизме во главе с гениальным теологом Карлом Бартом (Barth, 1886-1968), автором сделавшего эпоху толкования на Послание апостола Павла к Римлянам («Der RSmerbrief», 1919); движение это, испытавшее воздействие только что открытого в ту пору Кьеркегора и отчасти Достоевского, иногда называли ввиду его устремления к идейным истокам Реформации «неоортодоксией», но чаще называют «диалектической теологией» («Dialektische Theologie»), В качестве оппонентов либерального эволюционизма, готового понимать и христианскую веру как продукт плавного и спонтанного саморазвития религиозных идей, но и продолжая спор Лютера и Кальвина с католическим вероучением, сторонники «диалектической теологии» провозгласили радикальную инаковость Откровения всякому человеческому сознанию, в особенности религиозному, и постольку отвергли концепт «естественной теологии». Понятие «религии» является для них одиозным, не дополняющим понятие «веры», но его противоположностью: «религия» - это обреченная на неудачу инициатива самого человека, пытающегося своими силами построить некое отношение с Богом, «вера» - приятие инициативы Самого Бога, окликающего человека из бездн Своей инаковости в акте Откровения. Поэтому Барт и его единомышленники, обличая либеральную теологию (и специально экзегетику) за позитивистскую установку, самоцельную академичность и отказ служить жизненному делу христианского благовестия, оспаривая во имя веры прогрессистский секуляризм, в то же время очень скептически относятся к понятию «сакрального»; акт веры совершается внутри «секулярной» жизненной ситуации (в проповедях Барта подчеркивается мирской и житейский колорит евангельских притчей). Можно охарактеризовать мысль Барта как предельно последовательное продумывание в контексте 20 в. центральных идей протестантизма как такового; это не помешало, а в конечном счете способствовало плодотворности этой мысли для католического богословия, где инициатором ее обсуждения был Ганс Урс фон Бальтазар (H.U. von Balthasar, «Karl Barth: Darstellung und Deutung seiner Theologie», 1951) и где она была продолжена Г. Кюнгом. Внутри протестантизма следует отметить плодотворные дебаты, которые вел с Бартом другой швейцарский богослов -Эмиль Бруннер (Brunner, 1889-1966), разделявший позиции «диалектической теологии», однако принимавший концепт «аналогии бытия» (лат. analogia entis) между Богом и творением, чрезвычайно принципиальный для католической традиции и совершенно неприемлемый для Барта.

Особое значение теологическая позиция Барта приобрела в годы гитлеризма, вызвавшие в немецком протестантизме формальный раскол. Оппортунисты, интерпретировавшие национал-социализм как довершение антикатолической и национально-немецкой борьбы Лютера за очищение христианства от его «еврейских» и «рабских» элементов, порой предлагавшие интеграцию христианством языческой германской символики и называвшие себя «Немецкими христианами» («Deutsche Christen»), захватили официальные руководящие посты (во главе с «епископом рейха» Людвигом Мюллером), чем вызвали отделение «Исповеднической Церкви» («Bekennende Kirche», «Bekenntnis-Kirche»), объединившей в своих рядах несогласных с этой линией теологов, пасторов и мирян; ее идеологом стал Барт (с 1935 изгнанный из немецкой университетской жизни и вернувшийся в Швейцарию), ее программным документом - Барменская декларация (май

1934), ее принципом - и прежде акцентируемая бартианской теологией абсолютная внеполож-ность христианских ценностей по отношению ко всяческому расовому, национальному и политическому «язычеству», ее лидером - пастор Мартин Нимеллер (Niemоller, 1892-1984, подвергался с 1937 заключению). Ключевая фигура немецкого протестантского Сопротивления - пастор Дитрих Бонхеффер (Bonhoeffer, 1906-1945, повешен нацистами после заключения в Бухенвальде); как мыслитель, но в особенности как воплощение личного примера он важен для христианства 20 века в целом. Его мышление представляется во многих отношениях радикально протестантским (недоверие к самодовлеющей «сакральности»-«религии», учение о конкретном опыте инаковости ближнего как единственно легитимном способе пережить трансцендентность Бога), но он ощущал в себе - в разрыве с инерцией протестантизма, но в единстве со многими замечательными протестантами нашего столетия - аскетическое призвание; его намерение создать для протестантов общину монашеского типа разбилось только о вмешательство гестапо. Героическая борьба и ранняя смерть не дали ему привести свои богословские мысли в систему, что спустя много лет после его смерти подало повод к ряду недоразумений. Его тексты должны рассматриваться не как кабинетная теория, не как умственная конструкция, но как важное свидетельство протестантской духовности (и в некотором смысле аскетики), именно в таком качестве важное для экуменического диалога.

Более известна у нас фигура другого протестантского «праведника», порожденного Европой 20 в.,- Альберта Швейцера (Schweitzer, 1875-1965); этот эльзасский пастор, писавший по-немецки, составил себе имя трудами по новозаветной экзегезе, продолжающими, в общем, традицию либеральной теологии, а также серьезными исследованиями о музыке И.-С. Баха (выступал и как органист), однако прервал блестящую научную карьеру, чтобы посвятить свою жизнь заботе о больных и миссионерским трудам в Ламбарене (Lambarene, Экваториальная Африка). Его идеи «благоговения перед жизнью» оказали широкое воздействие в сфере внеконфесси-онального гуманизма, усваиваясь наряду с идеями Л.Н. Толстого или Махатмы Ганди. Среди протестантских общественных деятелей, руководствовавшихся христианской моральной мотивацией, следует назвать лидера негритянской эмансипации на юге США баптистского священнослужителя Мартина Лютера Кинга (King, 1929-1968), возглавившего мирную борьбу за равноправие рас, получившего в 1964 Нобелевскую премию мира и погибшего от руки убийцы.

Из довольно неожиданного синтеза идей «диалектической теологии» с импульсом поднимающегося экзистенциализма и с тем самым либеральным скепсисом в области анализа Нового Завета, который был, казалось бы, противоположен первоначальному замыслу «неоортодоксии», родилась программа «демифологизации», предложенная Рудольфом Бультманом (Bultmann, 1884-1976) и ставшая чрезвычайно влиятельной после 2-й мировой войны. Сила Бультмана была в необычной для современного интеллектуального Запада разносторонности: он соединял профессиональную квалификацию специалиста по новозаветной экзегезе и отчасти по истории поздне-античной культуры с философским кругозором и даже литературным блеском изложения, благодаря чему вызывал широкий интерес далеко за пределами круга коллег. Интерпретируя не только те или иные аспекты евангельского повествования, например чудеса, но и парадигму этого повествования в целом как «миф», неприемлемый для современного сознания и подлежащий критической деструкции, Бультман несколько парадоксальным образом удовлетворяет выдвинутому бартианцами требованию связи экзегезы с благовестием, делая именно это благовестие по-экзистенциалистски лишенным предметности; с его точки зрения, для веры нужен не «исторический Иисус», о Котором, собственно, ничего невозможно знать, и тем более не догматические тезисы, уравниваемые с «мифом», но некий абсолютный экзистенциальный «выбор» («Entscheidung»), перед которым распятие Иисуса ставит личность верующего. Этот выбор должен предстать в полной наготе, для чего необходимо снять опредмечивающие покровы «мифа» и догмата. Разумеется, для экзистенциалистского поколения программа веры «вообще», обходящейся без «верования», не могла не быть привлекательна. Соединение такой по сути антиисторической религиозной философии с притязанием на основательный вклад в исторический анализ вызывает сомнения. Чисто исторические теории Бультмана спорны уже в силу того, что недостаточно глубоко учитывают внеэллинистические, иудейские корни новозаветных текстов (некоторые экзегеты, работающие с материалом семитологии, подчас даже обвиняют бультманианство в скрытой антисемитской тенденции, что едва ли можно признать основательным). Другой властитель умов в мире интеллектуального протестантизма - Пауль Тиллих (Tillich, 1886-1965), преподававший теологию и философию в немецких университетах, но покинувший Германию после прихода к власти национал-социалистов, натурализовавшийся в США и писавший в конце жизни по-английски. Он стремился истолковать веру в терминах экзистенциализма и психоанализа, сознательно выстраивая свою работу на границе теологии и чего-то иного и обнаруживая значительно большую податливость духу времени, вносящему, с его точки зрения, необходимые коррекции в содержание христианского благо-вестия, чем это было приемлемо для воинственного духа бартовской «неоортодоксии». По биографическим обстоятельствам Тиллих был посредствующим звеном между немецкой и американской протестантской мыслью. Рядом с ним можно назвать многим обязанного немецким

предшественникам, особенно Бруннеру, американского теолога Рейнхольда Нибура (Niebuhr, 1892-1971), стремившегося разработать подход к современным социальным и культурным проблемам на основе «христианского реализма».

Крайние возможности либерального протестантизма оказались реализованы «теологией смерти Бога», особенно модной в США 60-х гг. и прямо покусившейся на тезис о бытии Бога, составляющей, казалось бы, необходимую предпосылку всякого богословствования. Приверженцы этого направления исходили из формулы Ницше: «Старый Бог умер»; по контексту этого места книги Ницше «Так говорил Заратустра» мы, люди, избрав путь секулярной цивилизации, в некоем загадочном, но, по-видимому, объективном смысле «убили» Бога. Раздавались предложения признать за Богом «реальность», но отказать Ему в «существовании» (Л. Дьюарт /Dewart/). Смягченной формой этих же идей является связанная с наследием американского философа А.Н. Уайтхеда (Whitehead) «теология процесса», исходящая из того, что Бог, находясь в отношениях взаимовлияния с меняющимся миром, Сам вовлечен в процесс развития; Он -становится, а постольку является как бы еще не ставшим и постольку не сущим (ср. концепт «богостроительства» у М. Горького и других представителей русской левой интеллигенции в предреволюционный период). Сходные воззрения, радикально отрицающие трансцендентность Бога, излагались в Англии для широкой публики англиканским епископом Дж. А.Т. Робинсоном (Robinson) в нашумевшей книге «Honest to God» («Честно перед Богом», 1963, заглавие обыгрывает формулу судебной присяги); разумеется, епископский сан автора сильно способствовал сенсационному статусу книги. На таких позициях протестантская теология уже теряет свою идентичность, превращаясь в один из видов умственной «игры в бисер», характерной для культуры постмодернизма, наряду с поставангардистским искусством, «аналитической психологией» К.-Г. Юнга (представляющей собой именно род неогностической паратеологии, оказывающей влияние на доктрины «New age» и в некоторых пунктах, например, в фактическом отождествлении Бога и дьявола, совпадающей с концепциями наиболее радикальных теологов «смерти Бога» вроде Т. Алитцера /Alitzer/), структурализмом и постструктуралистским «деструктивизмом» и т.д. Релевантность для верующих, на короткое время обеспечиваемая обещанием освобождения от табу, им же вскоре и отнимается, ибо в ситуации вседозволенности либерализм перестает быть притягательным (и постольку именно 60-е гг. были для него на Западе роковыми); К.С. Льюис имел некоторые основания заметить об этих теологах без Бога, что люди больше уважали бы их, объяви они себя атеистами.

Значительно большее значение в контексте современной жизни имеют практические проявления модернистской адаптации к секулярной системе ценностей, отнюдь не обязательно связанные с доктринарными заявлениями относительно «смерти Бога» и тому подобных материй. Современный эгалитаризм, закрепленный во множестве гражданских документов вроде конституции США, неограниченно распространяясь на церковную сферу, приводит, во-первых, к акцентированному сильной на Западе идеологией феминизма требованию абсолютного равенства мужчин и женщин в Церкви, т.е., прежде всего, к решению о праве женщин быть в противность всей церковной традиции рукополагаемыми (поставляемыми) в священнический и епископский сан, что уже стало реальностью во многих протестантских деноминациях, включая Англиканскую Церковь, во-вторых, к связанному с идеологией «сексуальной революции» требованию рассматривать носителей того, что в христианской среде всегда называлось половыми извращениями и оценивалось негативно - прежде всего гомосексуалистов,- как «сексуальные меньшинства», подлежащие защите со стороны общества и особенно христианских общин наравне с национальными и прочими меньшинствами. Поскольку христианам в 20 в. часто приходилось и приходится вступаться за дискриминируемые меньшинства (и самим чувствовать себя таким меньшинством), эта фразеология обнаруживает большую силу внушения, заставляя забыть, что Библия едва ли оставляет возможность для подобного подхода; например, американская деноминация т.н. квакеров («Rebgious Society of Friends»), не раз зарекомендовавшая себя заступничеством за гонимых, включает в число объектов своего заступничества также и «сексуальные меньшинства». Чтобы представить себе остроту вопроса, необходимо отдавать себе отчет в том, что предметом требования является не милосердное или терпимое отношение верующих к гомосексуалистам в своей среде и вне ее, что еще возможно было бы отстаивать в соответствии с принципами традиционной христианской этики,- но безоговорочное духовное и экклезиологи-ческое равенство «сексуального меньшинства», имплицирующее, в частности, право лесбиянки быть рукоположенной в священника и епископа, право четы гомосексуалистов освящать свои отношения перед лицом Церкви наравне с христианским браком и т.д. Не место в справочном издании оценивать подобные взгляды (возникающие, как отмечалось, и на периферии католицизма, но лишь в протестантизме получающие возможность утверждать себя невозбранно). Необходимо отметить лишь три момента. Во-первых, мимо цели била бы такая критика, которая чересчур прямо связала бы их с грубым житейским гедонизмом или тем паче с цинизмом и имморализмом; гораздо чаще они представляют собой эксцесс ложно направленного морализма, готового с энтузиазмом биться за чужие права (понимаемые в соответствии с возведенной в абсолют идеологией «прав человека»). Недаром описанное умонастроение наиболее сильно в

США, распространяясь оттуда по свету; как известно, несколько наивная вера в принципы Декларации независимости и тому подобных документов гораздо более характерна для американской ментальности, чем цинизм. Во-вторых, морализм, который их обосновывает, в своем христианском применении всецело вторичен; на самом деле это вполне светский, гражданский морализм, не имеющий никакого собственно христианского обоснования, но в нем и не нуждающийся, ибо исходит из своих собственных источников. Здесь адаптация христианства к принципам секулярной демократической цивилизации заходит крайне далеко; одно дело - лояльность христианина к этим принципам, другое - придание им абсолютного характера во внутреннем пространстве духовной проблематики и богослужебной практики. В-третьих, легко видеть, что подобная практика, неприемлемая ни для православных, ни для католического «магистериума», обрывает и так еще слабые нити экуменических контактов (как это случилось с Англиканской Церковью, своим решением об ординации женщин в один миг обратившей в ничто контакты с Русской Православной Церковью, восходящие еще к середине прошлого века, и переговоры с католическим Римом, очень активные в последнее время, причем спорным пунктом по иронии судьбы всегда был вопрос о правомочности по православным и католическим критериям англиканских рукоположений, теперь, наконец, получивший дефинитивное отрицательное решение). В этой связи приходится констатировать, что у дела христианского примирения - не один, а два противника: не только консервативный пыл ревнителей конфессионализма вроде деятелей Русской Православной Зарубежной Церкви, католических «интегристов» или протестантских фундаменталистов, для которых примирение христиан вредно, но и «либеральное» безразличие приверженцев духа времени, для которых такое примирение совершенно излишне, поскольку все уже примирились на признании государства и прочих секулярных ценностей, оставляя непримиренным конфессиям сугубо второстепенное место резерваций этнической идентичности внутри плюралистического общества (модель, классически реализованная в США).

В заключение скажем несколько слов о явлениях на границе христианства как такового. Уникальная фигура Симоны Вейль (Weil, 1909-1943) представляет собой явление христианской мысли вне христианских конфессий. Еврейка по рождению, философ по образованию, одинокая правдоискательница по призванию, стремившаяся реально разделить участь всех обделенных, она ощущала себя непреодолимо влекомой к монашеской жизни и останавливалась гостьей в знаменитом своими музыкальными традициями бенедиктинском аббатстве Солем (Solesmes), однако так и осталась некрещеной до конца своей недолгой жизни (отчасти ввиду интеллектуальных сомнений в некоторых пунктах католического вероучения, отчасти, по-видимому, не желая в эпоху гитлеровских гонений формально выходить из еврейства, хотя ее личное отношение к иудаизму было весьма негативг ным, отчасти из ложного с ортодоксальной точки зрения, но понятного в контексте ее сознания страха иметь хотя бы в духовном плане «привилегию»). Христианская оценка наследия С. Вейль может быть весьма различна, однако едва ли есть сомнение, что ее место в истории мысли нашего столетия сопоставимо с местом Кьеркегора на панораме прошлого столетия. Гораздо меньше отношения к христианству как таковому имеют синкретические и оккультист-ские («эзотерические») системы, противоречащие основным христианским вероучительным положениям, отрицающие исключительность статуса Христа как Спасителя всего человечества (ср. Деяния апостолов 4:12: «Нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись»), однако использующие христианские образы, символы и формулы, эклектически перемешивая их с чужеродными для христианства и придавая им нехристианский смысл: наряду со старой теософией надо назвать т.н. антропософию, основанную в 1913 Р. Штейнером («доктором Штейнером» /Steiner/, 1861-1925), привлекавшую многих русских интеллигентов «серебряного века» и создавшую систему обучения («Вальдорфские школы»), которая функционирует поныне; учение, созданное прожившим полжизни в Индии русским живописцем Николаем Рерихом (1874-1947); уже упоминавшиеся течения «New age» и «мунизма». У русской интеллигенции имеет определенный успех утопия слияния всех религий, литературно разработанная Даниилом Андреевым, сыном известного писателя, проведшего много лет в сталинских лагерях и лично исповедавшего себя православным («Роза Мира», «Железная мистерия» и т.д.).

Осталось назвать вкратце некоторые события в истории науки, существенно изменившие наши представления о ветхозаветных и новозаветных текстах и событиях, а также о некоторых проблемах истории христианства.

Прежде всего, 20 в.- это великое столетие в истории библейской археологии. Целый ряд библейских сюжетов приобрел неожиданную, осязаемую конкретность: в документе сер. 2-го тысячелетия до н.э., найденном в Нузи (Северная Месопотамия), имеются прямые параллели специфической ситуации семейной жизни ветхозаветного Иакова, в архивах Мари - такие имена, как «Авраам» (Аврам, Авирам), в надписи египетского фараона Мернептаха, датируемой примерно 1230 до н.э., прочитан этноним «Израиль», раскопки в Иерусалиме сделали весьма наглядной историю завоевания при царе Давиде твердыни иевуситов через его водопроводный канал, найдены многочисленные следы градостроительной деятельности царя Соломона, включая храм

в Араде и выстроенные по единообразному плану монументальные ворота еще трех городов, а художественные пластины слоновой кости времен царя Ахава дают предположительное понятие о декоре Соломонова Храма в Иерусалиме, между тем как на черном обелиске ассирийского монарха Салманасара обнаружено даже более или менее «портретное» изображение израильского царя Иеху; еще важнее открытие в 30-е гг. в Рас-Шамра, на берегу Средиземного моря, угаритских текстов сер. 2-го тысячелетия до н.э., которое дало исключительно богатый историко-культурный контекст, существенно облегчающий понимание образного языка библейской поэзии. Многочисленные находки, относящиеся к поре от царства Ирода до Иудейской войны, проясняют обстановку евангельских событий. На рубеже 60-х и 70-х гг. были раскопаны, между прочим, развалины дома 1-й половины 1 в., служившего, по свидетельству многочисленных графитти, местом молитвы и паломничества для христиан начальной поры, на территории древнего Капернаума, у самого берега Генисаретского озера; разумеется, археология не может поручиться за то, что это и есть дом апостола Петра, где останавливался в перерывах между Своими странствиями Иисус Христос, но подобная мысль остается довольно правдоподобной.

Трудно оценить по достоинству центральное событие научной жизни 20 столетия - обнаружение в 1947 и позднее обширной библиотеки еврейских и арамейских рукописей 2 в. до н.э.-1 в. н.э. в Кумране, в горных пещерах над северо-западным берегом Мертвого моря (т.н. «Свитки Мертвого моря»). Эта библиотека принадлежала общине иудейских аскетов, мировоззрение и образ жизни которых соответствует тому, что мы знаем о «секте» ессеев, и отчасти заставляют вспомнить традицию, относящуюся к личности Иоанна Крестителя. Она содержит почти все канонические тексты Ветхого Завета, чрезвычайно важные для научной текстологии, в том числе и еврейский текст Книги Премудрости Иисуса, сына Сирахова (Бен-Сиры), до сих пор известной лишь в греческом переводе Септуагинты; из новых данных выясняется, с одной стороны, большая древность масоретской традиции, но с другой стороны, хождение других вариантов. Но еще важнее оригинальные тексты, впервые дающие информацию из первых рук о жизни и умонастроении мистически и эсхатологически настроенных иудеев (ср. понятие «ожидающих избавления в Иерусалиме» в Евангелии от Луки 2:38) непосредственно из времен рождения христианства! Знакомство с ними принесло неожиданности. Так, Евангелие от Иоанна, привычно и уверенно относимое либерально-протестантской наукой (в том числе, в общем, и Бультманом) по ведомству крайней эллинизации христианства, его отдаления от иудейской почвы и инфильтрации гностических идей, оказалось по своему содержанию и понятийному аппарату не дальше, а ближе всего к «Свиткам Мертвого моря», т.е. как раз самым «иудейским». Т.н. «дуализм» Иоаннова корпуса (т.е. Евангелия от Иоанна и посланий Иоанна) - эсхатологический подход, резко делящий бытие на «свет» и «тьму», а человечество на «сынов света» и «возлюбивших тьму»,- постоянно относившийся за счет эллинистического гаосиса, обнаружил свое теснейшее сродство с языком кумранских текстов, среди которых находится, между прочим, апокалиптическое сочинение о «войне Сынов Света против Сынов Тьмы». Наряду с этим обнаружились вербальные совпадения с такими оборотами проповеди Христа по синоптическим Евангелиям, как формула «нищие духом» в Евангелии от Матфея 5:3 и многие другие. Огромный интерес представляют тексты, относящиеся к общинной жизни и позволяющие проследить еврейский субстрат некоторых греческих терминов христианской церковной лексики (например, термин «епископ» уже соотносится не столько с греческой гражданской лексикой, как в напечатанной в нашем издании статье И.Д. Андреева, сколько с еврейским словом «меваккер», означавшим предстоятеля общины типа кумранской). Множество найденных в Кумране экзегетических сочинений дает живое понятие о правилах, в соответствии с которыми разрабатывалось приложение библейских пророчеств к актуальной действительности, что позволяет лучше понять соответствующие темы в Новом Завете. В отечественной научной литературе следует назвать посвященные кумранским текстам работы И.Д. Амусина («Рукописи Мертвого моря», М., 1960) и К.Б. Старковой («Литературные памятники Кумранской общины», в кн.: «Палестинский сборник», вып. 24/87, Л., 1973), а также подготовленные Амусиным комментированные переводы, первый выпуск которых вышел в 1971.

Вторая библиотека, найденная в 1945 в египетской местности Наг-Хаммади, в сосуде, зарытом на месте языческого кладбища древнего Хенобоскиона,- собрание 49 гностических сочинений («Евангелие Истины», «Евангелие Филиппа», «Евангелие Фомы» и др.), сохранившихся (11 полностью) в списках 3-5 вв. в переводе на коптский язык, но восходящих, по-видимому, к грекоязычным оригиналам, отчасти 2 в. Имеются переводы М.К. Трофимовой.

В научный обиход продолжали поступать после первых публикаций еще прошлого века все новые мандейские тексты; нет сомнения, что эти свидетельства традиции, в определенных пунктах связанной с иудейскими представлениями, хотя и очень резко от них отклоняющейся, весьма интересны с религиеведческой точки зрения. Однако попытки искать в них как бы первоматерию начального христианства, весьма характерные для начала 20 в. (например, для католика-«модерниста» Альфреда Луази /Loisy/, 1857-1940) и присутствующие еще у Бультмана, вызывают сомнение в связи с тем обстоятельством, что их письменная фиксация произошла не

ранее, а на несколько веков позднее, чем письменная фиксация Евангелий.

Что касается изучения письменных источников по история Палестины времен зарождения христианства, следует отметить два момента, касающиеся творчества Иосифа Флавия. Во-первых, пассаж «Иудейских древностей» (кн. 18, 63-64), содержащий свидетельство об Иисусе Христе, однако заведомо интерполированный христианской рукой и потому не внушавший доверия, был обнаружен без интерполяций в арабском переводе (осуществленным через посредство сирийского) как цитата в историческом труде мелькитского епископа 10 в. «Китаб аль-Унван», изданном в 1912 русским ориенталистом А. Васильевым в известной серии «Patrologia Orientalis», V, 4 (ср. S. Pines, «Ал Arabic Version of the Testimonium Flavianum», Jerusalem, 1971). Весьма возможно, что в основе действительно лежит самое раннее нехристианское сообщение об Иисусе Христе. Во-вторых, внимание некоторых исследователей привлекла версия «Иудейской войны», дошедшая лишь в позднем славянском переводе (см. Н.А. Мещерский, «"История Иудейской войны" Иосифа Флавия в древнерусском переводе. Исследование и текст», М.-Л., 1958), но, возможно, сохранившая информацию из утраченного арамейского варианта, которая повествует, между прочим, о партизанском брожении в оккупированной Иудее как фоне входа Христа в Иерусалим (cp.R. Eisler, "li\aovQ BaoiXzvQ ov BaoiAewac, I, 1929).

Специфический метод анализа библейских и особенно евангельских текстов, весьма характерный для 20 столетия (в частности, для работ Бультмана и его последователей), называется «формальным критицизмом» (англ. Form Criticism, нем. Formgeschichte или Formanalyse): речь идет о попытках идентифицировать жанровые структуры, определяющие облик того или иного пассажа. В применении к ветхозаветным повествованиям «формальный критицизм» разрабатывался с начала столетия (Г. Гункель и др.); позднее он был приложен к материалу синоптических Евангелий ради решения проблемы стоящей за ними устной традиции. Нет сомнений, что метод уже стал необходимым достоянием науки о Новом Завете, хотя ряд выводов, получивших широкое распространение в научной литературе, все еще остается методически недостаточно выверенным (неясно, например, насколько позволительно применять к устному преданию, несмотря на его устный характер по многим признакам отличному от фольклора, категории, разработанные фольклористикой); слишком часто наблюдаются попытки пояснять известное из гипотетического (например, из постулируемых учеными «community debates», т.е. дебатов в начальнохристианских общинах, которые, несомненно, были, но о которых мы почти ничего не знаем) и опираться на гипотезы как на факты. Верующий христианин, если он не является фундаменталистом, не имеет причин отвергать самую идею подобного анализа, но имеет право предъявлять свои, в конечном счете, если угодно, «утилитарные» запросы: научное исследование Писания либо сообщает ему достоверные сведения, помогающие глубже и трезвее понимать Слово Божие, остающееся для него Словом Божиим, либо не имеет оснований локализовать себя внутри комплекса дисциплин богословских.

Целое направление в работе над Новым Заветом, сильно стимулированное кумранскими находками, однако зародившееся за полвека до них, связано с поисками семитской (еврейской или арамейской) семантики за грекоязычным текстом, в частности, с попытками обратного перевода речений Иисуса Христа. Едва ли необходимо полагать вместе с некоторыми представителями англо-саксонской науки в период между двумя войнами (Ч.Ф. Берни /Burney/, 1868- 1925, и др.), что некоторые или даже все канонические Евангелия представляют собой перевод в узком смысле этого слова, сделанный с письменного арамейского текста (напоминаем, что церковное предание говорит о семитском подлиннике какого-то извода Евангелия от Матфея); вполне достаточно исходить из того, что грекоя-зычная письменная фиксация семитской устной традиции уже была в некотором расширенном, но вполне реальном смысле слова переводом. После многих крайних увлечений весьма сбалансированная точка зрения была суммирована в работе: М. Black, «An aramaic approach to Gospels and Acts», ed. 3, 1967. Под медлительным ритмом привычного греческого текста проступает сжатая, упругая речь, более похожая на энергичные стихи, чем на прозу, играющая корнесловиями, ассонансами, аллитерациями и рифмоидами, сама собой ложащаяся на память, как народная присказка. Например, афоризм «всякий, делающий грех, есть раб греха» (Евангелие от Иоанна 8:34) дает по-арамейски двустишие:

kul de "abed net" ah

"abhda hu dehet" a.

Все основано на том, что «делать» и «раб» -слова одного корня (как по-русски «работать» и «раб»). Или рассматривается случай, «если у кого из вас сын или вол упадет в колодезь» (Евангелие от Луки 14:5). Сопряжение «сына» и «вола» может озадачить; грекоязычные переписчики даже заменили «сына» на «осла» (что перешло в латинский и другие старые переводы, вплоть до русского). Но по-арамейски все три существительные крепко сцеплены созвучием: «сын»- Ье га, «вол» - beira, «колодезь» - bera. Количество примеров могло бы быть сколь угодно умножено. Очевидно, что когда игра слов, теряющаяся в греческом тексте, обнаруживается по-арамейски, и когда подобных случаев очень много, мы вправе считать ее изначально присутствовавшей.

Устремление к тому, чтобы снять с семитских образов и концептов покров эллинистической интеллектуализации, отразилось и на практике некоторых переводов; следуя примеру иудаист-

ского философа и писателя М. Бубера (Buber, 1878-1965), завершившего в 1961 новаторский, ориентированный на передачу архаической первозданности, поэтически яркий немецкий перевод Ветхого Завета, Андре Шураки (Chouraqui, род. 1917), считающий Бубера своим учителем, подготовил к 1977 полный французский перевод Библии, включая Новый Завет, который стремится сохранить в каждом случае не только семитские коннотации, но даже, что более спорно, семитские этимологии слов, так что новозаветные тексты переведены как бы с некоего гипотетического обратного перевода. Эта работа менее убедительна, чем буберовский перевод, но она вызывает к себе живой интерес, выражающийся в переизданиях, и постольку является симптомом распространенного и влиятельного умонастроения. Заметим, что хотя и Бубер, и Шураки - не христиане, они получили в христианских кругах гораздо более заметный и продолжительный резонанс, чем в кругах иудаистов.

Порожденное опытом 20 в. разочарование в европоцентризме и постольку в абсолютном значении восходящих к грекам мыслительных форм (ср. критику «западной метафизики» у Хайдегге-ра) не могло не стимулировать научный и религиозный интерес к сокровищнице духовности народов христианского Востока, особенно сирийцев (отчасти это связано с только что названными поисками возврата к арамейским основам традиции о речениях Христа, поскольку такие поиски не могут не опираться также и на древнейшие сирийские переводы Евангелий - ведь сирийский язык представляет собой несколько более позднюю стадию развития того же самого арамейского языка, и довольно часто игра слов, утраченная по-гречески, возвращается по-сирийски). В какой-то момент русская наука о христианском Востоке опережала мировое развитие; о великом русском ученом-христианине В.В. Болотове читатель найдет статью в 1-м томе, а позднее его дело было продолжено замечательным ориенталистом Б.А. Тураевым и многими другими превосходными специалистами. К сожалению, идея, что статьи о сирийских отцах Церкви следует заказывать ученым с квалификацией ориенталистов, в дореволюционной России еще не утвердилась. Увы, воспроизведенная нами статья о прел. Ефреме Сирине, величайшем из сирийских святых и сирийских писателей, очень слаба, но что делать - в те времена этого автора знали, несмотря на изданный еще в 17 в. (неудовлетворительный текстологически) трехтомник сирийских текстов, почти исключительно по грекоязычным версиям, подлинность которых порой подвергается сомнению. В течение всего нашего столетия в научный обиход почти непрерывно поступают все новые и новые творения «пророка сирийцев», как его именовала традиция, дошедшие до нас в сирийском оригинале или в армянских переводах, его творчеству посвящаются серьезные исследования; появляются и литературные переводы на новые языки, адресованные широкому читателю. Несколько основательнее принадлежащая СВ. Троицкому (1878-1972) статья о преп. Исааке Сирине (по традиции называемом также «Сириянин», на Западе -«Ниневийский»); сирийский оригинал ряда его «слов подвижнических», включающий и такие, которые не переводились на греческий (а следовательно, на славянский и на русский), был издан в 1909, за ним уже в наше время следует открытие новых текстов. В отечественной науке нужно назвать посвященные сирийской литературе работы Н.В. Пигулевской, А.В. Пайковой, Е.Н. Мещерской, а также посвященные коптской литературе работы А.И. Еланской и А.Л. Хосроева и др. Автор этих строк издал сборник переводов: «От берегов Босфора до берегов Евфрата. Литературное творчество сирийцев, коптов и ромеев в 1 тысячелетии н.э.», М., 1987 (были переиздания).

Что касается тех событий в научной жизни, которые существенно изменяли интеллектуальное самосознание христианских вероисповеданий, их образ в умах, то они указаны выше -каждый раз по ходу характеристики судеб того или иного конфессионального типа.

С.С. Аверинцев

Христианство. Энциклопедический словарь: в 3-х тт. М., 1993–1995.

Интернет-ресурсы

В интернет-библиотеке Якова Кротова: www . krotov . info

Планы семинарских занятий.

Семинар 1.

1. Что исследует философия?

2. Почему так важно понять «начала” каждой вещи?

3. Как вы понимаете слова Аристотеля «Философия начинается с удивления”?

4. Почему Аристотель считает философию бесполезной наукой и потому самой

5. Существует ли разница между мудростью (софией) и философией?

6. Почему Аристотель называет первых философов физиками (физиологами)?

Что такое physis?

7. Что первые философы считали первоначалом вселенной?

Литература

Источники

Аристотель "Метафизика" (книга 1, см.вложение) - читать обязательно

Дополнительная литература

1. История философии (под ред. Васильева, Кротова, Бугая, стр.47-55)

2. Гаспаров М.Л. "Занимательная Греция" (см.вложение)

Семинар 2

Философия Пифагора.
1. Характер пифагорейского союза как философского и религиозно-политического объединения. «Математики» и «акусматики».
4. Космогония пифагорейцев.
5. Орфико-пифагорейское учение о «метемпсихозе».
6. Понятие arithmos. Теория четных и нечетных чисел, учение о гармонии, пропорции, «священная тетрактида», открытие гармонических интервалов, построение правильных многогранников.

Литература .
Источники
1.Фрагмены раннегреческих философов под ред. А. В. Лебедева

2.Диоген Лаэрсткий “О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов”
(глава VII)
.ua/books/diogenl/txt08.htm

Дополнительная литература
1. Гайденко П.П. “Эволюция понятия науки”. Глава “Пифагореизм”.
/library/gaid/2.html
2. История философии / Под ред. В.В. Васильева, А.А. Кротова, Д.В.
Бугая. Стр.49-51.
/books/philosoph/mgu-ist_filosofii-2005-8l.pdf

Семинар 3. Философия Гераклита

1. Гераклит Эфесский. Биографические свидетельства.
2. Проблема реконструкции произведения «О природе» (Дильс-Кранц,
Маркович, Лебедев).
3. О смысле гераклитовского «логоса». Что, согласно Гераклиту, есть
истинное знание, а что многознание. Представления Гераклита о мудрости
(sophia) как откровении (aletheia) природы (physis).
4. Текучая природа чувственного мира и круговорот вещей в нем. Учение о
стихиях и мировом огне. Экпюросис. Путь вверх и путь вниз.
5. Борьба и единство противоположностей.
6. Представление о душе как начале ощущения и мысли в человеке.
7. Толкование изречений.

1) Многознание не научает быть умным, иначе бы оно научило Гезиода и
Пифагора, а также Ксенофана и Гекатея.
2) Война-отец всего и всего царь; одним она определила быть богами,
другим-людьми; одних она сделала рабами, других-свободными.
3) Скрытая гармония лучше явной.
4) Бессмертные-смертны, смертные-бессмертны; смертью друг друга они
живут, жизнью друг друга они умирают.
5) Огня смерть - воздуха рожденье и воздуха смерть - воды рожденье. Из
смерти земли рождается вода, из смерти воды рождается воздух, [из
смерти] воздуха-огонь, и наоборот.
6) Природа любит скрываться.
7) Этот космос, один и тот же для всего существующего, не создал никакой
бог и никакой человек, -н о всегда он был, есть и будет вечно живым
огнем, мерами загорающимся и мерами потухающим.
8) В одну и ту же реку нельзя войти дважды.

Литература
Источники
1.Дынник М. Фрагменты Гераклита (фрагменты из текста Гераклита +
исследование о Гераклите)
/library/antiq/geraklit/index.html
2.Фрагменты ранних греческих философов под ред. Маковельского
/books/item/f00/s00/z0000120/index.shtml
3.Фрагмены раннегреческих философов под ред. А. В. Лебедева
/Person/Lib/Filosoph/N_9.htm
4.Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов /
Пер. М.Л. Гаспарова. М., 1979 Глава “Гераклит Эфесский”
/lib_sec/05_d/dio/gen_00.htm

Дополнительная литература
1.История философии / Под ред. В.В. Васильева, А.А. Кротова, Д.В.
Бугая.. М., 2005. стр. 51-52.
/books/philosoph/mgu-ist_filosofii-2005-8l.pdf
2.Целлер Э. Очерки истории греческой философии. СПб., 1996.
3.Рожанский И.Д. Ранняя греческая философия//Фрагменты ранних греческих
философов. Ч. 1 под ред. Рожанского.
4.Кессиди, Ф.Х. Гераклит, М. 1982
5.Гаспаров М. Л. Занимательная Греция (см.вложение)

Семинар 4.

Философия элеатов.

Вопросы к семинару.
1. Ксенофан Колофонский:
a) Критика антропоморфизма в традиционной религии;
b) Учение о едином и бестелесном боге.
2. Парменид. Поэма «О природе». Онтология и гносеология Парменида:
a) два пути: путь «есть» и путь «не есть»;
b) характеристика бытия;
c) связь бытия/небытия и мышления. Толкование тезиса «Одно и то же -
мыслить и быть»;
d) противопоставление истины и мнения, рационального и чувственного.
«Мнения смертных» во второй части поэмы.
5. Зенон:
a) апории Зенона как возражение на критику учения Парменида;
b) смысл термина «апория»;
c) апории множества. Апории движения («Ахилл», «Летящая стрела»,
«Дихотомия», «Стадий»).
6. Мелисс. Новые характеристики истинно сущего.

Литература

Источники
1. Фрагменты ранних греческих философов / Подг. А.В. Лебедев. (разделы,
посвященные Ксенофану, Пармениду, Зенону)
/Person/Lib/Filosoph/Index.htm
2. Ксенофан. Силлы (см.вложение)
3. Парменид. О природе (см.вложение)
4. Аристотель. Физика. Книга VI, глава 99 // Аристотель. Сочинения: В
4-х тт. Т. 3. М., 1981. С. 199–201. (В VI-й книге «Физики» Аристотель
рассуждает о движении и в 9-й главе опровергает Зенона.) (см. вложение)
5. Диоген Лаэртский. О Ксенофане, Пармениде, Зеноне, Мелиссе (кн. IX):
/lib_sec/05_d/dio/gen_07.htm#99

Дополнительная литература
1.История философии / Под ред. В.В. Васильева, А.А. Кротова, Д.В. Бугая.
Стр.60-64
/books/philosoph/mgu-ist_filosofii-2005-8l.pdf

2.П. П. Гайденко История греческой философии в ее связи с наукой. (Глава
вторая
ЭЛЕЙСКАЯ ШКОЛА И ПЕРВАЯ ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ БЕСКОНЕЧНОСТИ) –
/history/16/gaydenko/gayd_14.html#3

3. Доброхотов А.Л. Учение досократиков о бытии. М., 1980
.ua/books/dobro01/txt01.htm

Семинар 5

1. Эмпедокл. Поэмы «О природе» и «Очищения». Космологическая формула Эмпедокла: 4+2.
2. Анаксагор. Космологическая формула Анаксагора: «Все во всем». Учение о nous’е.
7. Левкипп и Демокрит. «Идеальная» структура атомов. Теория познания Демокрита. Понятие eidola. Принцип «подобное познается подобным».

Источники :
Эмпедокл. Отрывки из поэмы «О приороде». / Пер. Г.И. Якубаниса //
Лукреций "О природе вещей". Т.2. Изд-во АН СССР, 1947, с. 663–676.
/Biblio/empedokl2.htm
Эмпедокл. Отрывки их поэмы «Очищения» // Семушкин А.В. Эмпедокл. 2-е
изд. М., 1994.
/Biblio/empedokl.htm
Древнегреческие атомисты. / Пер. А.О. Маковельского. Баку, 1949.
(Издание Лебедева охватывает только Эмпедокла и Анаксагора.)
Лурье С.Я. Демокрит: тексты, перевод, исследования. Л., 1970.
(/filf/rpha/lib/Demokrit/uchenie.txt – очень плохое
сканирование)
Диоген Лаэртский. Об Анаксагоре – кн. II, об Эмпедокле – кн. VIII, о
Демокрите – кн. IX.
/lib_sec/05_d/dio/gen_00.htm

Дополнительная литература .

Гайденко П.П. История греческой философии в ее связи с наукой (об
элеатах):
/library/gaid/4.html
Визгин В.П. Взаимосвязь онтологии и физики в атомизме Демокрита.
http://ru.philosophy.kiev.ua/iphras/library/phusis/01.html
Якубанис Г. Эмпедокл: философ, врач, чародей. Киев, 1994.

Семинар 6

Софисты и Сократ.
1) Paideia: cофисты как воспитатели. Основы
«энциклопедического» образования. Критика традиционных религиозных
представлений. Софизмы. Метод dyssoi logoi, «двойных речей».
Противопоставление physis и nomos. «Антропологический поворот». Протагор
и его тезис «человек есть мера всех вещей». Горгий и его опровержение
элейской метафизики («О природе, или О не-сущем»).
2) Сократ. История жизни и смерти Сократа. Основные источники: Ксенофонт
и Платон. Сократ и софисты: сходство и различие. «Методы» Сократа:
диалектика, майевтика и ирония. Утверждение о «незнании»: интерпретация
дельфийского оракула. Отождествление знания и добродетели. Daimonion
Сократа. Философия как «служение богу». Принцип «Познай самого себя».
Суд над Сократом и решение Сократа.

Тексты для обсуждения.
1. Платон. Апология Сократа
.ua/books/plato01/01apols.htm
или
Платон. Гиппий Меньший
.ua/books/plato01/07gippm.htm

2. Маковельский А. О. Софисты (см.вложение) – не настаиваю, чтобы вы все
читали этот текст целиком, однако рекомендую ознакомиться с ним всем
тем, кто будет писать реферат по софистам.
3. История философии (В. Васильев, А. Кротов, Д. Бугай), стр.69-75.

Семинар 7

Задание к семинару
Прочесть диалог Платона “Федон”
Диалог см.здесь
.ua/books/plato01/19fedon.htm

Ответить на вопросы
1.Отношение философа к жизни и смерти
2.Представление Платона о мире истинного бытия и мир становления.
3.Отношение души и тела как центральный момент антропологии Платона.
4.Учения об анамнесисе (знании как припоминании) и метемпсихозе
(переселении душ).
5.Четыре аргумента Платона в пользу бессмертия души.
6. Этические выводы из учения о душе.

Дополнительная литература (чтение по желанию)
1. Диоген Лаэртский О ЖИЗНИ, УЧЕНИЯХ И ИЗРЕЧЕНИЯХ ЗНАМЕНИТЫХ ФИЛОСОФОВ,
кн.III “Платон”
/lib_sec/05_d/dio/gen_04.htm

2. Васильева Т.В. Душа и познание/Путь к Платону, М.1999 (см.вложение)

Семинар 8.

1. Добродетель как arete человека.
2. Основные добродетели государства. Принцип «справедливости».
3. Связь с психологией: трехчастная структура души и трехчастная
структура государства. 4. Правильное и неправильные государственные
устройства.
5. Идеальное государство Платона. Его структура. Почему во главе
государства должен стоять философ?
6. Образовательный проект Платона (науки, составляющие образовательный
цикл Платона; сроки обучения).
7. Связь между образованием и процветанием государства.
8. Отношение Платона к искусствам.

Литература

Платон. Государство (см.вложение).
Учебник Кротова-Бугая (соот.главы)
Т. Васильева. Путь к Платону. (III. ИДЕАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВО, ИДЕАЛЬНЫЙ
ГРАЖДАНИН, ИДЕАЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК)

Семинар 9.

Аристотель.
1. Жизнь и сочинения.
а) Биография Аристотеля. Академия и Ликей.
b) История Corpus Aristotelicum и его структура.
c) Проблема перевода сочинений Аристотеля на новые языки. Русские
переводы «Метафизики» (А.В. Кубицкий, М.И. Иткин, перевод Розанова и
Первова, I-V книги).
d) Вклад Аристотеля в науку. Вклад Аристотеля в разработку философской
терминологии (материя, форма, сущность, энергия, энтелехия).
2. Логика. «Органон» как орудие научного познания.
3. Философская система Аристотеля. Принцип деления наук на теоретические
и практические. «Теоретическая наука о первых началах и причинах».
Учение о сущности, четыре значения причины, hyle и morphe (VI–VIII
кн.). Учение о dynamis и energeia (IX кн.). Учение об уме как
перводвигателе, теология Аристотеля (XII кн.). Критика Платоновской
теории идей (XIII–XIV кн.).

Основная литература
1. Фрагменты из трактатов Аристотеля - см.Вложение (стр.1-11)
2. Васильев, Кротов, Бугай. История философии (соотв.лаву об Аристотеле)

Дополнительная литература.
Васильева Т.В. Афинская школа философии. М., 1985.
Зубов В.П. Аристотель. 2-е изд. М., 2000
Лосев А.Ф. Аристотель и поздняя классика. М., 1975.
Лосев А.Ф., Тахо-Годи А.А. Платон. Аристотель. М., 1993.
Хайдеггер М. О существе и понятии physis: Аристотель. Физика B-1 / Пер.
Т.В. Васильевой. М., 1995.
Чанышев А.Н. Аристотель. М., 1987.

Семинар 10.

1. Разобраться в основных терминах аристотелевской философии: hyle и

morphe , dynamis и energeia, enteleheia (см.файл с фрагментами из

произведений Аристотеля)

2. По Аристотелевскому учению о душе будет доклад. Прочесть “О душе”

Книга 2, главы 1-3,

Книга 3 главы 4-6

и политике)

1. Предмет и задачи этики в ее связи с политикой.

2. Понятия eudaimonia (счастье), agathon (благо) и arête (добродетель).

Учение о середине (mesos). Этические и дианоэтические добродетели.

3. Определение государства и гражданина. Причины происхождения

государства и его цель.

4. Формы полит. устройства. Какие формы гос.устройства

Аристотель называет правильными и неправильными? Почему?

5. Социальный состав государства. Mesoi, «cредние люди». Проблемы

частной собственности, отношение к рабству.

Семинар 11.

Философия эллинизма.

1. Стоицизм. Теория познания стоиков. "Физика". Учение о божественном мировом теле (Космосе). "Этика". Учение о благе и добродетели. "Апатия". Проблема судьбы и

2. Эпикуреизм."Каноника" Эпикура. "Физика": эпикурийский атомизм. "Этика". Гедонизм: наслаждение как критерий блага. Типология наслаждений. Атараксия. 3. 3. 3. Скептицизм. Понятие "скепсиса". Скептицизм как научная критика философии. “Эпохэ”. Этика скептиков, "атараксия".

Диоген Лаэртский О ЖИЗНИ, УЧЕНИЯХ И ИЗРЕЧЕНИЯХ ЗНАМЕНИТЫХ ФИЛОСОФОВ

Про стоиков

/lib_sec/05_d/dio/gen_06.htm

про Эпикура

/lib_sec/05_d/dio/gen_08.htm

Сенека "Нравственные писем к Луциллию"

Эпикур “Письмо к Менекею”

Секст Эмпирик ТРИ КНИГИ ПИРРОНОВЫХ ПОЛОЖЕНИЙ

письма Эпикура.

Семинар 12.

Неоплатонизм. Плотин.

1. Каким образом осуществляется эманация Единого и что

представляет собой восхождение к Единому? Понятие ekstasis.

2. Учение о мировой душе и природе. Можно ли рассматривать у

Плотина природа как деятельность Души?

3. В каком отношении друг другу находятся Мировая Душа и

индивидуальные души?

4. Понимание материи в неоплатонизме.

5. Что есть высшее Благо, согласно Плотину?

6. Существует ли зло как таковое?

1) Порфирий. Жизнь Плотина.

/books/ploti01/txt55.htm

2) Плотин V. 1

О ТРЕХ ПЕРВОНАЧАЛЬНЫХ СУБСТАНЦИЯХ

/books/ploti01/txt37.htm

Дополнительная литература

1. Джон Рист. Плотин: путь к реальности

/classics/plato/rist.htm

2. История философии (под ред. Васильева, Бугая и пр.)

3. Бородай Т. Ю. О двух трактовках материи в античном

платонизме//в сборнике “Античность как тип культуры”, М., 1988

Семинар 13.

Западная патристика. Тертуллиан и Августин.

1. Тертуллиан. Анализ высказываний: «Что Афины - Иерусалиму? Что Академия Церкви?». Учение о Троице. Христология: вопрос о соотношении божественной и человеческой природ во Христе. О происхождении зла.

Проблема веры и разума: “верю, чтобы понимать” (Августин. Исповедь кн 1, 6.). Анализ тезиса "si fallor, sum". Бог и мир в философии Августина (Отношение Творца к творению). Учение Августина о времени и истории (кн 11). Августин о человеке: homo interior («внутренний человек»). Душа человека как образ Троицы: единство памяти, ума и воли. Учение о свободе воли, благодати и предопределении.

Литература:

Тертуллиан «Против Гермогена»

Архимандрит Киприан (Кера) «Патрологии» (Глава о Тертуллиане)

/history/02/karsav/kars_00.html

Ф. Коплстон. История средневековой философии. М.: Энигма, 1997.

Э. Жильсон. Философия в средние века. М.: Республика, 2004.

/books/item/f00/s00/z0000187/

Августин «Исповедь», кн. XI:

/Sanctus_Aurelius_Augs.html

Августин «О граде Божьем» (кн. XI, главы 1, 2)

Жильсон Э. Философия в средние века. М.: Республика, 2004.

Марру А. И. Св. Августин и августинизм. М., 1998.

Семинар 14.

Восточная патристика. Отцы-каппадокийцы.

2. Богопознание как задача человеческого существования. Границы и

условия богопознания.

3. Учение о единосущной Троице. Василий Великий и Григорий Назианзин.

a) Василий Великий: сущность (родовое понятие), ипостась (видовое понятие), единосущие (полемика с Евномием); отчество, сыновство, святыня. [Василий Великий 38 письмо].

b) Григорий Назианзин: сущность (родовое понятие), ипостась (видовое понятие), лицо, единосущие (полное подобие по существу); нерожденность, рожденность, исхождение. Доказательство единства Лиц Троицы [Григорий Назианзин 5 слов о богословии]

7. Учение о творении мира, ангелов и человека. Учение о человеке.

Источник зла (греха).

Контрольные вопросы по разделам А и B .

«Досократики»

Проблема происхождения философии из мифа («от мифа к логосу»). Древний Китай, Древняя Индия, Древняя Греция.

Почему философия стала возможной в Греции? Каковы признаки греческой философии?

Что значит слово «философия»?

Охарактеризуйте основные понятия досократической философии: «природа», «логос», «космос» и др.

В чем отличия «ионийской» и «италийской» ветвей досократической философии?

Что подразумевает понятие «досократической философии»? Каковы ее основные представители?

Пифагорейская школа: основатель, характер союза, «акусматики» и «математики». Пифагор и современная математика.

Пифагорейское учение о числе.

Апории Зенона (с разбором одной из 4-х «апорий движения»).

Философия атомистов.

Философия Эмпедокла.

Философия Анаксагора.

От софистов до Платона

Софисты и греческая «пайдейя».

Значение софистов для греческой философии.

Методы Сократа: диалектика, ирония, майевтика.

Платон: биография, сочинения.

arete и знания arete .

«Апология Сократа» или дело философии.

«Менон»: проблема познания.

Учение о душе в диалоге «Федр».

«Государство»: устройство идеального государства, соответствие типов государства и частей души, извращенные виды государственного устройства.

Учение об идеях. Эйдос блага.

Чем отличается платоновское понятие «идеи» от современных представлений?

Согласны ли вы с платоновской концепцией знания как понимания благого назначения вещи и ее становления к благу?

Покажите влияния предшествующих философских учений на Платона.

Сократ и Платон.

От Аристотеля до неоплатоников

Основные формулировки аристотелевской «Политики». Что означает высказывание Аристотеля о естественной необходимости рабства?

Охарактеризуйте четыре аристотелевских причины (приведите по возможности их латинские названия).

Средние платоники и неоплатонизм.

Выделите элементы аристотелизма и платонизма в неоплатонизме.

Неоплатонический принцип троичности (иерархия сущего: Плотин, Прокл).

Неоплатоническое учение о мировой душе.

В чём состоит неоплатоническое отношение к душе и телу?

Контрольные вопросы по разделу С.

Экзаменационные вопросы по курсу «История античной философии»

Почему философия стала возможной в Греции? Каковы признаки греческой философии? Проблема происхождения философии из мифологии («от мифа к логосу»).

Что подразумевает понятие «досократической философии»? Каковы ее основные представители? Охарактеризуйте основные понятия досократической философии: «природа», «логос», «космос» и др.

«Ионийская» и «италийская» ветви досократической философии.

Дайте характеристику «милетской школе». Основные представители, основные идеи.

Философия Гераклита: учение о логосе в целом, космология и психология.

Пифагорейская школа: основатель, характер союза, «акусматики» и «математики».

Пифагорейское учение о числе.

Дайте характеристику «элейской школе». Основные представители, основные идеи.

Учение Парменида о бытии. «Два пути», шесть признаков бытия.

Апории Зенона (разбор одной из 4-х «апорий движения»).

Философия атомистов.

Философия Эмпедокла.

Философия Анаксагора.

Софисты и греческая «пайдейя». Значение софистов для греческой философии.

Софисты и Сократ. Сходства и отличия их задач.

Сократический поворот в философии. Методы Сократа: диалектика, ирония, майевтика. «Апология Сократа».

Платон: биография, сочинения.

«Малые» или «сократические» диалоги. Проблема arete и знания arete .

«Менон»: проблема познания.

«Федр»: трехчастная структура души, умопостигаемый космос.

«Федон» или о бессмертии души.

«Пир» или о философской любви.

«Государство»: устройство идеального государства, соответствие типов государства и частей души, положительные и отрицательные типы государства.

Учение Платона об идеях. Эйдос блага.

Влияние предшествующих философских учений на Платона.

Поясните значение аристотелевских терминов «материя», «форма», «энтелехия», «энергия». Как вы понимаете выражение Аристотеля «действительность раньше возможности»?

Этическое и политическое учение Аристотеля.

Охарактеризуйте аристотелевскую критику Платона. Назовите платонические черты в философии Аристотеля.

Учение Аристотеля о четырех причинах.

Каковы основные философские школы эпохи эллинизма. Что их объединяет?

Охарактеризуйте стоическую физику, логику и этику.

Охарактеризуйте эпикурейскую физику, логику, этику.

Скептический принцип epoche . Скептики и «догматики».

Элементы аристотелизма, платонизма и неопифагореизма в неоплатонизме.

Неоплатонический принцип троичности (иерархия сущего: Плотин, Прокл). Проблема эманации.

Плотин о природе зла. Проблема субстанциальности зла.

Неоплатоническое учение о душе и теле.

Хронологические рамки и основные черты средневековой философии (греческая и латинская патристика, схоластика).

Начала христианской философии в античности I. Вклад апологетов, борьба с гностицизмом, александрийская и антиохийская школы.

Начала христианской философии в античности II. Роль философии в разработке тринитарного и христологического догматов.

Начала христианской философии в античности III. Августин.

Проблема богопознания. Соотношение катафатического и апофатического богословия на Востоке и Западе.

Боэций и проблема универсалий.

Примерные темы эссе

«От мифа» к «логосу». Возникновение философии в Греции, Индии и Китае. Сходства и различия.

Платон и Аристотель в споре об идеях.

Образ наилучшего государства в политических учениях Платона и Аристотеля.

Концепция природы у античных философов. Ее сравнение с наукой Нового времени.

Феномен софистики в античной философии. Значение софистики для современности.

Космос Гераклита.

Атомистика Демокрита и представление об атомах в современное науке.

«Я знаю, что я ничего не знаю» - парадокс или догма?

Концепции материи у античных философов.

Проблема истинного знания в античной философии.

Сократический поворот в философии.

Этика и политика в античной философии.

Философия и мифология в античности.

Философия в античности как modus vivendi .

Современные понятия «идея», «стоик», «скептик», «энергия» и их философская «родословная».

Философский эрос.

Формирование идеи личности (от античности к христианству). Языческие философские школы и раннее христианство. Использование понятий античной философии для выражения духовного опыта христиан.

Гностицизм и христианство.

Взаимосвязь веры и разума в средневековой философии.

Политические учения древности в их отношении к современности.

Философия на христианском Востоке и философия на христианском Западе. Значение платонизма и аристотелизма для обеих философских культур.

Документ

Государственный университет Высшая школа экономики Факультет экономики Кафедра государственного управления и экономики общественного сектора... Добрынин, С.А. Дятлов, С.А. Курганский. // Экономика образования. Международный периодический научный журнал...

1. «высшая школа экономики»

   Отчет

   Пространстве вуза» Москва, Государственный университет – Высшая школа экономики Малышева Марина Александровна 2009 Лекционно... пространстве вуза» Москва, Государственный университет – Высшая школа экономики Масленников Никита Игоревич 2009 Лекционно...

2. «высшая школа экономики» (12)

   Документ

   Редактор Е.Г.Ясин - М.: Издательский дом Высшей школы экономики , 2011. Казаков С.П. Маркетинговые исследования торгово... технология высокомолекулярных соединений) Магистр экономики . Магистратура: Высшая школа экономики (год окончания: 1995, ...

3. Высшая школа экономики (34)

   Программа

   Университет – Высшая школа экономики Факультет экономики Утверждено на заседании Ученого совета факультета экономики протокол № ... программирование в примерах и задачах. – М., "Высшая школа" , 1986 Букаев Г.И., Бублик Н.Д., Горбатков С.А., Саттаров...

Вам могут быть интересны следующие материалы

Розетки 

Провода и кабели

Заземление

Инструменты

Источники света

Светильники

© 2024 Helperlife - Строительный портал