Тишков В.А. Реквием по этносу: исследования по социально-культурной антропологии. Тишков реквием по этносу скачать Валерий тишков реквием по этносу
Российская газета| Валерий Александрович, вы директор института, где одной из главных дисциплин является этнография, заявляете, что понятие этнос не просто ошибочно, а вредно. Неверно, по-вашему, и одно из основополагающих положений Конституции, что Россия - это "многонациональный народ". Правильнее - многонародная нация. Не взрывоопасны ли подобные мнения в стране, где межнациональные проблемы очень остры?
Валерий Тишков| Прежде всего хочу подчеркнуть, что вокруг понятия "этнос" много неясностей. Достаточно вспомнить так называемую "теорию пассионарности" Льва Гумилева, которой спекулируют националисты разных мастей. А ведь в мировой науке это понятие вообще не используется. За последние годы в моем директорском досье скопились десятки документов от лидеров этнических общин и организаций, и все с одной просьбой: дать официальное заключение, существует ли тот или иной этнос как самостоятельный народ со своей собственной историей и культурой. Факт очень показательный. Люди, группы хотят состояться в истории через академическое признание. Иными словами, есть положительное заключение науки - есть и народ.
Но чувство общности по этнической принадлежности не создается по решению даже самых авторитетных академиков. Оно возникает в ходе исторического процесса, а не вычитывается из журнальных статей, авторы которых выдают желаемое за действительное, умело играя на таком тонком инструменте, как этничность. Обратите внимание: выезжая за границу, каждый из жителей России говорит о себе как о гражданине российской национальности. Однако внутри страны активисты этнических групп пытаются подогревать в их среде стремление называть себя этносом, нацией, национальностью. За этим стоят как советская традиция, так и современный политический интерес. Единство россиян от этого страдает.
РГ| Не потому ли вы негативно относитесь к понятию "этнос"?
Тишков| Расставим точки над "i". Я нигде не призывал устранить многообразие человечества. Оно никогда не будет этнически и культурно однородным. Речь о другом: какой смысл придается многообразию. Есть общества, где доминирует так называемый гражданский национализм. То есть общность между людьми определяется не их этнической принадлежностью, а страной, гражданами которой они являются. Соответственно и сами эти государства называют себя национальными. Даже Индия и Индонезия, где великое множество этнических общностей, расовых и религиозных групп, которые зачастую не говорят на одном языке, тем не менее являются национальными государствами. Тот же статус сегодня и у бывших республик СССР, хотя там проживают представители разных народов.
А вот Россия продолжает оставаться в старых категориях - многонациональным государством. Но ведь здесь веками вместе живут люди разного этнического происхождения и религиозных убеждений, они имеют общую историю, культурные ценности, общий язык общения - русский. У россиян больше оснований говорить о себе как о единой нации, чем у народов многих других государств, где даже нет общего языка общения.
РГ| В СССР пытались создать единую нацию - советский народ, однако когда "цемент" КПСС и КГБ ослаб, конструкция рассыпалась. Пожелание строить российскую гражданскую нацию - не такие же прожекты?
Тишков| Наоборот, чудовищное отставание. Ведь коммунистами идея нации была спущена на уровень этнических автономий, республик. По сути, именно они были национальными государствами, а не СССР. Причем большие ресурсы выделялись на спонсирование этничности.
Уверяю вас, СССР был не тюрьмой наций, а их колыбелью. Фактически он сконструировал многие социалистические (коренные) нации, о которых сами эти люди в большинстве случаев мало что слышали. Скажем, Поволжье, Сибирь, Кавказ и Средняя Азия до советской власти представляли собой регионы, где, например, из-за постоянного смешения населения и меняющихся границ расселения один народ превращался в другой. Из-за конструирования "социалистических наций" жители страны были жестко расписаны: или чеченец, или ингуш, но никак не вайнах. Или татарин, или башкир, но никак не татаро-башкир. В СССР, по словам писателя Фазиля Искандера, "национальность превратилась в дурную формальность", от которой страдали миллионы людей, особенно потомки от смешанных браков.
А советский народ как гражданская нация, безусловно, существовал, и распался он, прежде всего, по политическим причинам, хотя раскол прошел по границам союзных республик, отданных в распоряжение "социалистических наций". Повторять такие ошибки государственного устройства больше нельзя, но и "оставлять одну нацию" тоже невозможно. В России должны сосуществовать и этнонации, и российская гражданская нация.
РГ| Но что вы предложите человеку, который хочет быть татарином, чувашом, русским?
Тишков| Ни в коем случае не надо из чувашей, русских, евреев и других "делать новых людей", формировать единую российскую нацию. Причем под словом "единая" часто подразумевают "единственная". Это глубокое заблуждение. Чуваши, русские, евреи, татары, якуты и все другие граждане России - уже давно многонародная российская нация! Для них принадлежность к стране намного важнее, чем принадлежность к этнической группе. Кроме тех, кто болен этническим национализмом и отвергает российскость.
РГ| Интересно, что этнический национализм всегда выступает противником гражданского. Когда-то и англичане не желали становиться британцами.
Тишков| Верно. Но хватило 20 лет, чтобы утвердилось понятие британской нации. Что касается России, то у нас сегодня главными противниками идеи российской нации являются русские националисты. Они считают, что нет такого понятия - россияне, что это чуть ли не марсиане. Вот ко мне обратился депутат Госдумы Алексей Митрофанов: дайте заключение института, что такое россияне? Якобы есть нации-этносы, достигшие высшей стадии развития, и Российское государство образовала русская нация. И все. А россияне - это, дескать, эвфемизм, ложное слово.
Подобный подход создает для России большие проблемы. Если русские, кстати, впервые после распада СССР составившие 80 процентов населения, будут "тянуть на себя одеяло", то так можно разрушить страну. В нашей стране русские не только составляют большинство, но их язык и культура безоговорочно доминируют, постоянно подвергая добровольной ассимиляции представителей малых культур в составе российского народа. Россию создал не русский этнос, а российский многоэтничный демос с доминирующей русской культурой и русским языком. На этом Россия стояла и будет стоять.
РГ| Нередко говорят, что советской, а сегодня российской власти следовало бы поучиться у царского самодержавия вести национальную политику. Мол, оно действовало куда гибче...
Тишков| Хотя самодержавие поддерживало разные обычаи, религии, национально-культурные автономии, но важно, что это напрямую не привязывалось к территории. Никто не говорил: эта местность для чувашей и они здесь главные, эта - для ингушей, и они здесь руководят. В то же время самодержавие, конечно, проводило и колонизаторскую политику, насильственно обращая "инородцев" в православие, устанавливая "черты оседлости".
Противоречивой была и советская политика. Скажем, создание союзных и автономных республик способствовало развитию территорий и сохранению культур. Но удовлетворить пожелания всех было практически невозможно. Тем более что требовалось учитывать не только этнические, но и экономические факторы. Скажем, создавая республики для кабардинцев и балкарцев, черкесов и карачаевцев, экономически целесообразно было соединить горную местность, где очень мало ресурсов, с предгорьями, где есть угодья. Так, кабардинцев объединили с балкарцами, хотя по языку балкарцы ближе к карачаевцам, а кабардинцы к черкесам. Карачаевцев объединили с черкесами. Спустя многие десятилетия здесь уже сложились новые республиканские общности, и переделывать ничего не нужно. Требуется лишь улучшать условия жизни.
О Г Л А В Л Е Н И Е
Введение |
|
ЭТНОГРАФИЯ И СОЦИАЛЬНО-КУЛЬТУРНАЯ АНТРОПО- |
|
Писание книги как этнографический сюжет |
|
Почему эта книга? |
|
Российская этнология: статус дисциплины и состояние теории |
|
Этнография как метод и как жанр |
|
Поле и политика |
|
ЕДИНСТВО И МНОГООЬРАЗИЕ КУЛЬТУР |
|
Как возникло человечество? |
|
Определение культуры |
|
Этническая общность и этничность |
|
Типология культур |
|
Понятие расы в современной антропологии |
|
Этногенез, этническая история и динамика групп |
|
Характер расселения и поселений |
|
Социальная организация |
|
Политическая организация |
|
Системы жизнеобеспечения и историческая типология обществ |
|
Материальная и духовная культура |
|
Религия, магия и культовые практики |
|
ФЕНОМЕН ЭТНИЧНОСТИ |
|
Этничность как термин и как субстанция |
|
Эволюция исследовательских подходов |
|
Этничность как форма социальной организации |
|
Конструирование этнической идентичности |
Дрейф идентичности и этническая процессуальность |
|
Этничность и государство |
|
Этничность и "дружба народов": ошибки структурализма |
|
ПОСТНАЦИОНАЛИСТИЧЕСКОЕ ПОНИМАНИЕ НАЦИОНА- |
|
О слабости традиционного взгляда |
|
Поздний национализм как политический проект |
|
Что есть национализм? |
|
Нулевой вариант для государств и этнических общностей |
|
Перепись и государство |
|
Переписи в конструировании категорий |
|
Как создаются население и группы в переписях |
|
Изобретение культурных категорий |
|
Методологический тупик американской переписи |
|
Постсоветские переписи |
|
Программа переписи: взгляд назад или взгляд вперед? |
|
Язык и перепись |
|
О "списке народов" |
|
ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА МНОГОКУЛЬТУРНОСТИ |
|
Мультикультурализм как концепт |
|
Начало и опыт мультикультурализма |
|
Российская перспектива |
|
После многонациональности |
|
ВОСПРИЯТИЕ ВРЕМЕНИ |
|
Культурное и политическое время |
|
Исходные позиции науки о времени |
|
Проблемы "нашего" времени |
|
Время нашей повседневности |
|
Антропология часового времени |
|
КУЛЬТУРНЫЙ СМЫСЛ ПРОСТРАНСТВА |
|
Пространственная организация и современные проекции |
|
Теории культурного пространства |
|
Факторы и смысл движения людей в пространстве |
Обозначение и центрирование пространства |
|
Историческая динамика пространственных сетей |
|
Пространственные границы и образы |
|
ТОЛЕРАНТНОСТЬ И ЭКСТРЕМИЗМ |
|
Толерантность как основа культуры мира |
|
О природе толерантности и нетерпимости |
|
Постсоветский контекст |
|
Стратегия и механизмы культуры мира |
|
Международные аспекты внутреннего согласия |
|
Стратегии противодействия экстремизму |
|
ПРИРОДА СЕПАРАТИЗМА И ТЕРРОРИЗМА |
|
Мораль сепаратизма |
|
Причины сепаратизма |
|
Инициаторы сепаратизма |
|
Ресурсы сепаратизма |
|
Крах идеологии меньшинств |
|
Сепаратизм и СМИ |
|
Сепаратизм как новая геополитика |
|
Социально-культурная природа терроризма |
|
КУЛЬТУРА НАСИЛИЯ |
|
Насилие: хрестоматийные подходы |
|
Определение насилия |
|
Легитимации и динамика насилия |
|
Внешний дискурс насилия |
|
Внутренний дискурс насилия |
|
Версия грязной войны или заговора против народа |
|
Война как болото и как преисподняя |
|
Война как всеобщее безумие |
|
АНТРОПОЛОГИЯ РОССИЙСКИХ ТРАНСФОРМАЦИЙ |
|
Советское и постсоветское |
|
Демография как политика |
|
Этнический процесс и этническая процессуальность |
|
Пища, одежда, жилище |
|
О государстве и проблеме лояльности |
|
Антропология власти, или феномен "племени на холме" |
|
Поведенческие нормы и духовная жизнь |
ТЕОРИЯ И ПОЛИТИКА ДИАСПОРЫ |
|
Слабости традиционного подхода |
|
Диаспора и понятие "родина" |
|
Диаспора как коллективная память и как предписание |
|
Механизм и динамика диаспоры |
|
Где и когда российская диаспора? |
|
Новые диаспоры или транснациональные общности? |
|
Увлечение диаспорой |
|
Диаспоры как источник нестабильности и насилия |
|
Диаспоральные роли |
|
"Родина" как идентичность |
|
ДИАЛОГ ИСТОРИИ И АНТРОПОЛОГИИ |
|
Проблема идентичности в истории и антропологии |
|
Конструируя реальность через теорию |
|
История как политика признания и отрицания |
|
Советское наследие и постсоветские траектории |
|
Генезис нового мира |
|
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ (B.C. Малахов. Валерий Тишков и мето- |
|
дологическое обновление российского обществоведения) |
Эта книга о социально-культурной антропологии, включая этнологию, и об этнографическом методе как фундаменте одной из самых всеохватывающих и влиятельных гуманитарных дисциплин, а также о самих этнографах/этнологах/антропологах, - так по-разному называют себя те, кто занимается данной наукой. Задача книги формулируется просто: если я вместе со многими другими этнологами и историками разделяю мнение, что в основе современного мирового процесса лежит не просто эволюция мировых систем и организмов, а плотное и постоянное взаимодействие факторов глобальной интеграции и локальной автономии (феномен, иногда называемый глокализацией), тогда почему бы не считать главным в этнографическом методе включенного наблюдения установку видеть "все и во всем" (everything everywhere, используя слова Джорджа Маркуса1 )?
Тем самым возможно радикально расширить горизонты дисциплины, преодолев нишу этничности и групповую категоризацию предмета научного изучения ("только этнос и ничего кроме этноса"2 ). Это гораздо более обещающий путь познания культурного разнообразия и культурных смыслов деятельности человека и создаваемых им различных социальных коалиций по сравнению с исследованием дискретных единиц антропологического (этнологического) анализа и их отношений между собой. Однако эта установка современной интерпретивной антропологии трудно воспринимается в российском научном сообществе и поэтому вынуждает меня вступать в полемику с моими критиками, хотя я всячески старался избегать этого все последние годы в расчете на постепенно приходящее понимание.
Как мне представляется, в основе антропологического (этнологического) подхода лежит простая вещь: я вижу то, что я знаю, и я знаю то, что я вижу. Другими словами, включенное наблюдение антрополога и поставленная им исследовательская задача определяются в решающей мере его предшествующим знанием и умением, собственными культурными установками и господствующими предписаниями. "Привези мне с Таймыра матриархат у нганасан", - наставлял В.О. Долгих своего молодого аспиранта Ю.Ь. Симченко во времена всеобщего увлечения со-
ветских этнографов матриархатом как ранней стадией первобыт- но-общинного общества3 .
В свою очередь антропологическое знание берет свое начало из целенаправленного наблюдаемого и анализируемого первичного материала, который может быть не только живой действительностью, но и остатками прошлой жизни. Но в любом случае этно в корневой основе нашей дисциплины означает не коллективную субстанцию, а специфический метод и взгляд. «Почему ваш магазин называется "Этнос"», - спросил я владелицу маленькой лавки в Венеции. "А это то, что я собираю по деревням, и то, что выглядит не так, как многое, что нас окружает", - ответила итальянка и вручила мне свою визитную карточку, на которой красовалось название магазина. В этом ответе было больше истины, чем в ставшем хрестоматийным утверждении, что с древнегреческих времен "этнос" означает "народ".
Если ученый имеет установку изучать "традиционную культуру" как некогда существовавшую или трудно сохраняющуюся культурную норму, то он не видит культурного смысла в придорожном оптовом рынке, комплексе заправочной станции или в местоположении и названии автобусной остановки, а "Макдональдс" в городе и громогласная поп-музыка на деревенской улице его ужасают и раздражают как разрушители искомой или лелеемой культурной чистоты. Если ученый занимается древними обществами и культурами, то его "уход в первобытность", столь убедительно описанный Ю.И. Семеновым4 , конечно, гораздо более успешен, чем обратная дорога в современность. Такому исследователю представляется безусловным приоритетом анализ законов и стадий общественной эволюции, которые, в свою очередь, должны определяться реально существующими социально-истори- ческими организмами (социоры, как их называет Ю.И. Семенов).
Для "первобытника" да и для этнографа-традиционалиста в современности интересны рецидивы архаики и их скрываемая первичная значимость. Реформируемая российская экономика и меняющийся уклад жизни, включая новые отношения собственности, представляются ими как возвращение или заимствование одного из "способов производств", существуюших в качестве стадии исторической эволюции, а человеческие стратегии освоения новых возможностей в условиях рыночных реформ рассматриваются как извлечение из культурного арсенала архаических механизмов кризисного выживания.
Разглядывание первобытности в современных коллизиях считается торговой маркой этнографов и антропологов (историки злоупотребляют этим явно меньше). Такой взгляд почти всегда вызывает волнительный интерес неофитов и тех, кто не спо-
собен найти объяснение нынешних проблем современными факторами, а их решение современными средствами. Как считают апологеты глубоких этнографических реконструкций, если бы российское общество знало, что чеченцы - это доживший до наших дней этнокультурный реликт ("примордиальная этническая нация", по словам американского антрополога и журналиста Анатоля Ливена), что они продолжают жить по законам обществ эпохи военной демократии и что они по своему менталитету и духу есть настоящие античные воины ("Антеи с гранатометами", как их определил тот же Дивен), тогда бы российские политики
и военные не начали войну в Чечне и не совершили бы тем самым "ошибку колониальной этнографии" 5 .
Ученые, пребывающие в рамках больших эволюционных схем
и позитивистского видения, воспринимают как враждебное "западное влияние" призывы других коллег посмотреть диалогичным взглядом на окружающую сложность и неопределенность мира и одновременно на себя в этом мире, сделать предметом анализа не только отражаемую реальность, но и реальность отражения и интерпретации. В этом "западном влиянии" самый большой грех в российском обществознании называется страшным словом постмодернизм. Как когда-то Н.С. Хрущев обозначал зачинателей модернистских интерпретаций в советском искусстве грубым словом, так и сегодня сомневающихся в историко-эволюционных схемах моргановских и марксовых времен обзывают "философствую-
щими постмодернистами", "невеждами и интеллектуальными мошенниками"6 . При этом авторы этих ругательств не утруждают себя анализом работ инициаторов и последователей интерпретивной антропологии или же оценок профессиональных историков антропологического знания, а всего лишь отсылают читателя к поспешно переведенной на русский язык книге об "интеллектуальных уловках" постмодернизма, написанной двумя зарубежными профессорами физики. Это все равно, что сослаться на работы математика А.Т. Фоменко по псевдоразоблачению современной профессиональной историографии как некоего мошенничества, включая якобы фальсификацию древненовгородских культурноархеологических пластов и ранних письменных источников.
Ирония заключается в том, что под "западным влиянием" Г.Л. Моргана, К. Маркса, Ч. Дарвина, Ч. Спенсера, Э. Тэйлора, М. Вебера устойчиво пребывает отечественный эволюционизм, основанный на позитивистской схематике, а современная интерпретивная герменевника, в том числе так называемый постмодернизм, как навязанный лейбл для одного из критических направлений, на самом деле восходит к русским (российским) корням, связанным с именем М.М. Ьахтина и с творчеством русско-
го литературного и изобразительного авангарда. Однако тщетно искать в российских компендиумах философии истории и в учебниках по этнологии7 упоминания в текстах наиболее цитируемых
в мировой социально-культурной антропологии отечественных ученых, таких, как В.Я. Пропп или М.М. Ьахтин. Вот "незападные" Морган, Маркс, Тэйлор - это пожалуйста.
Напомним, что из творчества Проппа вырос мировой структурализм8 , также в свое время характеризуемый в нашей стране разными бранными словами, особенно в более ранних работах тех же самых отечественных хулителей постмодернистских "патологий", а из наследия Ьахтина - современная интерпретивная антропология, часто обзываемая постмодернизмом. Однако этим подходам не находится места среди стойких "отражателей" объективной реальности и бескомпромиссных "установителей" объективности истины.
Ьудучи сторонником методологического индивидуализма и противником исключительного статуса теоретических метасхем,
я не устаю поражаться нетерпимости академической ортодоксии
в отношении каких-либо отклонений от некогда доминирующей теоретико-методологической парадигмы. Этот культурный феномен в рамках академического этноса, особенно среди субэтноса российских этнологов, мне интересен по двум причинам: он касается меня, как объекта научной политики и научного менеджмента в качестве руководителя ведущего в стране научно-иссле- довательского института и как субъекта ставшей для некоторых "философов этноса" почти ритуалом и карьерным вознаграждением "критики Тишкова" - главного в стране постмодерниста и конструктивиста. "А Вы правда не признаете существование этносов?" - с боязливым придыханием спросил меня однажды один из студентов кафедры этнологии МГУ и как-то импульсивно отстранился. "Ну как же, я Вас знаю, и что - этносов нет?" - сказал при нашей первой встрече тогдашний руководитель "грефовского" Центра стратегических разработок Дмитрий Мезенцев, нынешний член Совета Федерации.
Но все это мелкие штрихи. Ьолее фундаментально нетерпимость выражается в самом научном сообществе, включая коллектив Института этнологии и антропологии РАН. Последний пир по поводу величия теории этноса и прошлой советской этнографии, а заодно похороны ревизионистов и современной этнологи-
ческой науки в целом устроили некоторые авторы публикации, посвященной памяти Ю.В. Ьромлея9 . Этому же сюжету "охраны этноса" посвящается на протяжении последнего десятилетия раздел в журнале "Этнографическое обозрение" с расстрельным для несогласных названием "Теория этноса".
В принципе мы имеем два среза объяснения нетерпимости со стороны ортодоксии. Есть общая закономерность отторжения ревизий и неприятия критики общепризнанного со стороны представителей более старшего поколения и академического (включая университетское) истеблишмента. Так, например, в западной, прежде всего в американской антропологии также подвергался критике постмодернизм и именно с целью его дискредитации использовался этот термин, которым сами сторонники ревизии и критики модернистского проекта никогда себя не самоопределяли10 . Кстати, для антрополога это более чем понимаемая позиция, ибо ему хорошо известно, что статус и власть в любых людских сообществах держатся не только на прямом принуждении, но и на авторитете. В академическом сообществе - фактически только на авторитете, который намеренно формируется, всячески оберегается и активно используется11 .
Из известных мне крупных европейских ученых-антрополо- гов явную нетерпимость к критическому направлению проявил Эрнест Геллнер, который в свое время поразил меня едкими высказываниями в адрес выдающихся французских антропологов и социологов, положивших начало большим переменам в гуманитарном знании второй половины XX в. Этому могут быть найдены свои объяснения: как человек с восточноевропейскими интеллектуальными корнями и как сторонник модернизационного проекта, он все же оставался социологическим реалистом и все его работы строились на базе философского позитивизма.
Антропологов старшего поколения раздражал также, как им казалось, пересмотр фундамента антропологии - полевой работы в ее устоявшемся понимании как длительное детальное изучение малых сообществ путем включенного наблюдения, а также привнесение в репертуар дисциплины большого числа до сих пор незамечаемых проблемных сфер, тем и сюжетов, "Старшим" часто казалось, что это может разрушить дисциплину вообще, а отрицание реальности культурно-гомогенных коллективов и отказ искать на Тробрианских островах или в Меланезии и Африке первобытные сообщества или хотя бы первобытные системы социальных отношений и символических значений представлялись им как уничтожение самого предмета науки.
Сходная ситуация наблюдается в последние годы и в российской этнологии, хотя далеко не все "старшие" отвергают новые подходы и далеко не все "младшие" являются носителями нового. Негативную реакцию вызвали высказанные мною в конце 1980 - начале 1990-х годов некоторые положения, интерпретировавшиеся как отрицание объективного знания и пред-
мета этнологической науки. В данном случае мне важны не аргументы, а сам феномен неприятия и растекающейся по периферии критики моих отдельных высказываний относительно социального конструирования этносов и наций, а также названия статьи "Забыть о нации". Все последующие мои работы, в том числе и две книги по проблемам этничности и по этнографии общества в вооруженном конфликте, выполненных в достаточно традиционном ключе этнографического изыскания, уже не имели никакого значения. Ьыл вывешен своего рода красный флажок или предупреждающий знак, что существует постмодернизм-конструктивизм в отечественной этнологии, а его главный глашатай пытается упразднить науку вместе с ее предметом, а через это вызвать в стране дестабилизацию и конфликты.
Десятки кандидатских и докторских диссертаций по этнической тематике, если судить по имеющимся в моем распоряжении их авторефератам, в суррогатных историографических введениях, в которых дается мало что значащее перечисление "предшественников", содержат случайный ряд имен по теоретико-метод- логическим или тематическим принципам, где обязательным является упоминание моего имени среди конструктивистов или постмодернистов. Что касается монографий и учебных пособий, то здесь ритуал критики исполняется с некоторым цитированием, почти всегда неточным и всегда чрезвычайно выборочным. От кого пошла эта критика, в какой момент и почему - вопрос не менее важный, чем суть самой критики.
Раньше всех и в ясной форме выразил свою реакцию тогдашний главный редактор журнала "Советская этнография" М.В. Крюков: "Как можно отрицать этносы и заниматься этнографией, а тем более - национальной политикой?!" За ним последовали В.И. Козлов, Ю.И. Семенов, В.В. Пименов - все те, кто много писал на тему об этносах и причислял себя к числу соавторов советской теории этноса. Жесткий пафос их оценок трудно понять, но его можно списать на доставшийся нам от прошлого разоблачительный стиль, включавший дегуманизацию объекта самой критики. Но их мотивацию и убежденность понять можно: человек, не имеющий базового этнографического образования и не прошедший этнографические экспедиции, не может быть "настоящим этнографом", а тем более подвергать сомнению то, что на самом деле всего два десятилетия назад составляло такую же ревизию от имени столь же этнографии необученного и в экспедициях не бывавшего Ю.В. Ьромлея. Но защитникам этноса написанное ими и Ьромлеем казалось фундаментальным основанием. Ими забывалось, что и самим словом "этнос" отечественная
Книга В. А. Тишкова хотя и претендует на роль монографии, однако таковой в реальности не является. Это - совокупность очерков, довольно слабо связанных друг с другом. Отсюда и обилие рассматриваемых в ней сюжетов. Во второй главе «Единство и многообразие культур» автор предпринимает попытку рассмотреть чуть ли не всю историю человечества, начиная с появления первых еще формирующихся людей и даже несколько раньше. Так как В. А. Тишков сам этими вопросами специально никогда не занимался, то у него получилась крайне поверхностная компиляция, содержащая массу неточностей и прямых ошибок. Ненамного лучше и некоторые другие главы книги. Обстоятельный разбор всей книги в целом занял бы слишком много места, да и вряд ли в нем есть необходимость: особого интереса для науки она не представляет.
Поэтому я остановлюсь лишь на взглядах В. А. Тишкова на этнос, которые получили достаточно четкое выражение в названии этого труда.
Прежде всего оговорюсь, что мое отношение к взглядам и работам В. А. Тишкова, посвященным практическим проблемам этно-политологии, далеко не однозначно. У него имеются такие положения, с которыми я целиком согласен. Я, например, готов полностью подписаться под всем тем, что содержится в его статье «Язык и алфавит как политика». И в обсуждаемой книге есть немало положений, которые я разделяю (резко отрицательное отношение к посвященным этносу сочинениям С. Е. Рыбакова, к многочисленным учебникам под названием «Социальная антропология», «Социально-культурная антропология» и т. п., которые пишутся людьми, которые пришли в эту науку извне и ничего в ней не смыслят, к этно-психологии, к характеристике СССР как империи, взгляд на концепцию этносов Л. Н. Гумилева как паранаучную и многое другое). Но с отстаиваемыми В. А. Тишковым взглядами на этнос я согласиться никак не могу. Совокупность взглядов того или иного ученого по тому или иному вопросу принято именовать концепцией. Но при внимательном чтении книги В. А. Тишкова закрадываются сомнения в том, можно ли говорить о наличии у него концепции этноса в точном смысле слова. Дело в том, что на разных ее страницах содержатся не просто разные, но довольно часто совершенно не совместимые друг с другом высказывания. На одних страницах он пишет о том, что этносы (народы, этнические группы, этнические общности) существовали на всех этапах человеческой истории и, бесспорно, существуют сейчас (с. 54, 59, 61, 64, 69–71, 85, 98–99) , и дается их определение, мало отличающееся от тех, что встречается в нашей этнографической литературе (с. 60). На других же страницах, напротив, где в завуалированной форме, а где и совершенно открыто отстаивается взгляд, что в реальности этносов нет (с. 59, 60, 116, 125). Это делает позицию В. А. Тишкова в известном смысле совершенно неуязвимой. Если его упрекнут в отрицании бытия этносов, он всегда может заявить, что его неправильно поняли, неправильно истолковали, и в доказательство сослаться на одни места книги. Если же скажут, что он, по существу, придерживается традиционной точки зрения на этносы, он вполне может отослать собеседника к другим ее страницам.
Весьма двусмысленно само название обсуждаемой книги – «Реквием по этносу». Большинство читателей поняли его как полное отрицание бытия этносов. Но ведь заупокойную молитву читают по тому, кто жил, но к настоящему времени распрощался с жизнью. Выходит, что хотя этносов сейчас уже нет, но раньше все же они существовали. Вот и попробуй разберись, что хотел сказать автор.
И все-таки пафос книги состоит в опровержении существовавших в советской этнографической науке взглядов на этнос. Я говорю не о взгляде, а о взглядах, ибо разные советские этнографы далеко не одинаково понимали природу этносов. Но общее в их представлениях действительно было: в частности, все они признавали объективное существования этнических общностей. С тем чтобы опровергнуть традиционное понимание этноса, автор приписывает его сторонникам представления, которых, насколько я знаю, никто из них не придерживался: полная гомогенность культуры каждого из этносов (с. 60), их неизменность (с. 55), жесткость границ между ними и т. п.
Концепции всех советских этнографов В. А. Тишков причисляет к направлению, которое в западной науке принято именовать примордиализмом. Действительно, взгляды некоторых из них близ-ки к примордиалистским. Некоторых, но далеко не всех. В примордиалисты В. А. Тишков зачисляет, в частности, и меня. Он же объявляет меня апологетом концепции этносов Ю. В. Бромлея (с. 10), ссылаясь при этом, как ни странно, на мою работу, в которой нет ни единого слова ни об этносах, ни о концепции Ю. В. Бромлея . В действительности мои взгляды на этнические общности сложились совершенно независимо от воззрений Ю. В. Бромлея и существенно отличаются от них. В отличие от примордиалистов я считаю, что этнос представляет собой явление исключительно социальное, но ни в коем случае не биосоциальное, тем более биологическое, что этносы существовали не всегда, а возникли лишь с переходом от первобытности к цивилизации. Раньше же их не было. Я не только не являюсь сторонником «органицистского» понимания этносов, но, наоборот, всегда выступал с критикой взгляда на этнос как на особый организм, имеющий свои собственные законы развития. Согласно моей точке зрения, этнос не имеет и не может иметь ни экономической, ни политической организации, он не есть ни общество, ни подразделение общества, а всего лишь определенная группировка населения общества. Не является он и коллективом. Вообще я никогда не говорил ни о какой этнической субстанции, ни о чем-то на нее похожем .
Примордиализму В. А. Тишков противопоставляет направление, которое он именует социальным конструктивизмом. Последний часто характеризуют как принципиально новый подход к обществу и социальным явлениям. В действительности же ничего нового, кроме названия, здесь нет. Это то течение социальной мысли, которое возникло очень давно и всегда было известно под названием волюнтаризма. Суть последнего всегда состояла в том, что все социальные явления и ход истории всецело определяются волей людей. В этом взгляде, несомненно, содержится определенная крупица истины, но она в нем доведена до абсурда. В отличие от природы общество есть продукт деятельности людей. Все социальные институты, учреждения и т. п. создаются людьми и в этом смысле являются творениями людей, являются социальными конструкциями.
Самый важный вопрос, который возникает при этом: если люди создают социальные институты в соответствии со своими взглядами, то чем же определяются эти их взгляды? Четко определенный ответ на этот вопрос дает марксизм, к которому В. А. Тишков относится весьма враждебно. Как известно, материалистическое понимание истории исходит из того, что существующая вне человеческого сознания социальная реальность складывается из двух видов общественных отношений. Первый вид – отношения материальные, то есть существующие вне и независимо от сознания и воли лю- дей. Таковы социально-экономические связи. Существующие вне и независимо от сознания и воли людей социально-экономические отношения определяют их сознание и волю и, тем самым, детерминируют их действия и, следовательно, все прочие социальные отношения, которые являются волевыми. Волевые отношения, так же как и материальные, несомненно, существуют не в сознании людей, а вне его. Но в отличие от материальных связей, которые существуют независимо от сознания, они являются порождением сознания и в этом смысле зависят от него, являются субъективными. Но они не только субъективны: материальные социально-экономические отношения, детерминируя сознание, тем самым, определяют их характер. В силу этого волевые отношения одновременно и зависят от сознания, и не зависят, одновременно и субъективны, и объективны, причем степень субъективности и объективности разных волевых отношений (и их узлов, которые принято называть социальными институтами) может быть самой различной: одни из них могут быть почти чисто объективными, другие – преимущественно субъективными, а прочие занимать промежуточное положение. Так, например, в обществе, которое расколото на антагонистические классы, государства не может не быть. Люди, живущие в нем, с неизбежностью должны создавать институт государства. От природы социально-экономического строя зависят и формы государственного устройства. Существуют такие способы производства, при которых государство необходимо является монархическим по форме правления и деспотическим по политическому режиму. Но, когда, в принципе, в обществе возможны различные формы правления и политические режимы, выбор зависит не от свободной воли людей, а от соотношения политических сил и многих других объективных условий. Таким образом, все продукты социальной деятельности людей в конечном счете всегда объективно обусловлены.
Материалистического понимания истории придерживаются сей-час немногие. Но независимо от отношения к марксизму все прекрасно понимают, что социальная деятельность человека, в результате которой появляются различные социальные феномены, включая этносы, может носить различный характер. Она может быть стихийной: в ее результате возникают социальные явления, о которых люди даже и не помышляли, возникновения которых они не ожидали. Социальная деятельность может быть вполне сознательной, когда люди сознательно, преднамеренно создают те или иные социальные конструкты. Конечно, грань между стихийной и сознательной социальной деятельностью весьма относительна: нет деятельности, которая была бы абсолютно стихийной, так же как и деятельности, которая всецело была бы свободной, сознательной, и между двумя выделенными полюсами существует масса переходных форм, но тем не менее эти два вида социального творчества все мыслители, занимавшиеся обществом, так или иначе, если не эксплицитно, то имплицитно, различают.
В качестве примера почти исключительно сознательной деятельности можно привести создание и ликвидацию политических партий. Люди принимают решение создать партию, собирают учредительный съезд, принимают программу, а в последующем могут партию и распустить, упразднить. В том, что данная партия в период от создания до ликвидации существовала вне и независимо от сознания наблюдателей, исследователей, ни у кого не может возникнуть никаких сомнений. Бесспорно, что в это время она существовала также и вне сознания своих создателей и своих членов. Если здесь и может возникнуть вопрос, то только о том, существовала ли эта партия независимо от сознания своих деятелей. И ответ на него один: и да, и нет, в одном отношении она существовала независимо от сознания своих членов, в другом – в определенной степени зависимо.
Таким образом, даже если полностью встать на позиции социального конструктивизма, все же, чтобы полностью не порвать с реальностью, приходится признать, что даже сознательно создаваемые социальные конструкции существуют не только вне сознания своих творцов, но в значительной степени и независимо от него. На основании того, что политические партии создаются и ликвидируются людьми, никому пока не пришло в голову написать «Реквием по политическим партиям». Написан лишь «Реквием по этносу», хотя сам же В. А. Тишков признает, что по крайней мере в прошлом человечества этнические общности чаше всего не сознательно создавались людьми, а возникали в результате процесса исторической эволюции, то есть стихийно (с. 105).
Если проследить ход рассуждений, который привел В. А. Тишкова к сугубо субъективистской трактовке этносов (он же и есть путь обоснования этой трактовки), то очень коротко он сведется к следующему. Прежде всего, наряду с понятием этноса у него появляется понятие этничности, которое рассматривается как более важное, чем первое. Этнос начинает трактоваться как вторичное, как чуть ли не производное от этничности, которая характеризуется как «субстанция» и даже «первичная субстанция» (с. 33, 96). Согласиться с этим, на мой взгляд, совершенно невозможно. Этничность есть не что иное, как принадлежность к этносу. Если нет этносов, то нет и не может быть никакой этничности. В отношении этноса и этничности первичным является этнос. Следующий шаг, который делает В. А. Тишков, – этнос практически исчезает, остается одна лишь этничность. Соответственно теория этноса переименовывается в теорию этичности. В последующем этничность, то есть принадлежность к этносу, сводится к этнической идентификации индивидов, то есть к осознанию ими своей принадлежности к этносу, а затем просто к созданию человеком своей этнической идентификации самой по себе взятой. Таким образом, этничность полностью отрывается от этноса и превращается в явление индивидуального сознания. А сознанием можно манипулировать. Этнической манипуляцией занимаются и частные этнические пред-приниматели, и государство. По воле государства создаются и ликвидируются те или иные этничности, а тем самым, и этносы.
Концепции именно этничности, а не этноса, возникли первоначально в США. И понять их создателей можно. Бесспорно, существует американская нация, объединяющая все население страны, но почти бесспорно, что нет единого американского этноса. Понятию этноса ближе всего в США соответствует та совокупность членов их населения, которую принято назвать WASP (white Anglo-Saxon Protestant). Некоторыми чертами этноса обладает совокупность афро-американцев (американских негров). Но к той и другой общности принадлежит лишь часть населения страны. А больше никаких других общностей, которые могли бы претендовать на статус этносов, в стране нет. Остальная часть населения США принадлежит либо к периферийным частям, либо к диаспорам тех или иных этносов, ядра которых находятся в иных странах . Диаспоры постоянно пополняются и растворяются. Идет языковая и культурная ассимиляция. Иммигранты и их потомки в большинстве случаев шаг за шагом утрачивают свой прежний язык и культуру. В конце концов единственное, что у них остается, – это лишь память о происхождении, а тем самым, одна лишь этническая самоидентификация. Да и о сохранении этими людьми этнической идентификации нужно говорить с большой осторожностью. Она расщепляется: человек нередко обладает не одной, а несколькими конкурирующими этническими идентификациями. Все это создает благоприятные условия для манипулирования, для «этнического предпринимательства».
Но нельзя же принимать этническую ситуацию в США за норму. В других странах этносы или по крайней мере их ядра жили и во многом и сейчас продолжают жить более или менее компактными группами на определенных территориях, которые принято называть этническими. И люди здесь, вопреки утверждениям В. А. Тиш-кова, не создают свою этническую самоидентификацию, она диктуется им условиями жизни. Процесс их социализации включает в себя в качестве необходимого момента, если можно так выразиться, этнизацию. У них в процессе социализации формируется не просто даже сознание, а чувство этнической принадлежности. А чувства, как известно, возникнув, уже не зависят от сознания и воли людей, хотя со временем могут и меняться.
Нельзя сказать, что явления, столь характерные для этнической ситуации в США, совершенно неизвестны в других странах. В чем-то похожая ситуация возникает сейчас в государствах Западной Европы в результате массового притока мигрантов из стран Центральной и Восточной Европы, Азии и Африки. Если обратиться к истории СССР, то хорошо известным явлением была массовая языковая и культурная ассимиляция евреев; в результате у многих из них возникли две конкурирующие этнические самоидентификации: старая – еврейская и новая – русская. Характерен и приведенный в книге В. А. Тишкова пример с московскими армянами (с. 111–112).
Но, пожалуй, главное своеобразие этнической ситуации на той территории, которая совпадает с современной Россией, в определенной степени связано с тем, что там существовало лишь два вполне сформировавшихся этноса: русские и казанские татары. Все же остальные «народы» вошли в состав населения России, когда они еще находились на стадии доклассового общества, и поэтому этносами к этому времени не были. Они представляли собой конгломераты общин или многообщинных социоисторических организмов, члены которых говорили на одном или сходных языках или имели общую или сходные культуры . Процесс формирования этносов начался у них только после вхождения в состав России, да и то далеко не сразу, а у некоторых он до сих пор не завершился и, не исключено, никогда не завершится. Этот процесс, происходивший и под воздействием российской администрации, и в обстановке интенсивного влияния русской культуры и русского языка, существенно отличался от обычного формирования этносов . Именно некоторые особенности этого процесса и, прежде всего, его незавершенность использует В. А. Тишков для обоснования своего понимания этносов (с. 62–63).
Но чтобы он ни говорил о том, что и частные «этнические предприниматели», и государство могут по своему произволу создавать и уничтожать этносы, ни одного сколько-нибудь убедительного примера привести он не смог. Все, что пишет о немцах США (с. 105–106), к делу не относится, ибо эта совокупность людей никогда не была этносом и не становится им. Как утверждает В. А. Тишков, в России во время последней переписи населения по воле этнических активистов и ЦСУ исчез один этнос – мордва – и возникли два новых: эрзя и мокша (с. 122). Этот пример не только не подтверждает его концепцию, а, наоборот, работает против нее. Ведь эрзя и мокша как определенные культурно-языковые группы существовали давно. И как ученые и администраторы ни пытались убедить их представителей в том, что они вместе взятые составляют единый этнос – мордовский, ничего у них не получилось. Не помогло и создание Мордовской республики. Как только людям дали возможность свободно определить свою этническую принадлежность, миф о едином мордовском этносе рассыпался.
Главная ошибка В. А. Тишкова заключается в том, что он, исходя из своей концепции этничности, полагает, что представления администраторов и даже ученых (не говоря уже о людях, некомпетентных в данном вопросе) об этносах и сами эти реальные этносы суть одно и то же. Иначе говоря, он не различает этносы, как они существуют реально, вне сознания, и этносы, как они предстают в сознании тех или иных индивидов. В действительности же представления людей о реальных этносах, о границах между ними и т. п. могут быть как истинными, так и ложными.
Одна из причин, которая привела В. А. Тишкова к подобного рода, на мой взгляд, весьма печальным результатам, заключается в том, что он оказался не в состоянии создать подлинной теории этноса. А это, в свою очередь, в определенной степени связано с тем, что он не понимает природы научной теории. Я не буду здесь заниматься детальной критикой его взглядов на теорию и ее отношение к эмпирии, ибо это было сделано мною в другой работе . Те продукты ума, которые В. А. Тишков принимает за теории, в действительности никакими теориями не являются. Иначе бы он не писал о том, что теория должна создаваться этнографами исключительно лишь на основе собственных полевых материалов и появляться первоначально в виде заметок на полях полевого дневника. В качестве примера соединения теории с эмпирией он приводит свою книгу «Общество в вооруженном конфликте. Этнография чеченской войны» (М., 2003). В действительности же в этой книге, в целом весьма содержательной и интересной, нет ничего даже отдаленно похожего на теорию. И воинствующий антитеоретический подход В. А. Тишкова не случаен. Он целиком ориентируется на западную этнологию, а ее давно уже постиг полный теоретический паралич.
Непонимание сущности теории во многом связано у В. А. Тишкова с незнанием философии. О том, что он с ней плохо, а может быть, и совсем не знаком, свидетельствуют его утверждения, что позитивизм придерживается теории отражения (с. 41) и что марксистский подход есть разновидность позитивистского (с. 107). В действительности же все без исключения позитивисты, от самых первых до нынешних, всегда отвергали и отвергают теорию отражения. В этом отношении их точка зрения полностью совпадает с той, которой придерживается В. А. Тишков. Он также противник взгляда, согласно которому познание есть отражение объективной реальности, он, так же как и все позитивисты, если и не отрицает прямо существования объективной реальности, то по меньшей мере сомневается в этом (с. 10). Это гармонически дополняется у него столь характерным для философии постмодерна неприятием объективной истины (с. 10), без которой, кстати сказать, нет и не может быть никакой науки. Здесь В. А. Тишков опять-таки проявляет крайнюю непоследовательность. Ведь если нет объективной истины, то он не вправе ни доказывать истинность защищаемых им положений, ни опровергать тезисы своих оппонентов. Все выдвигаемые концепции равноценны, не имеют никаких преимуществ друг перед другом. Если и существует истина, то она субъективна. У каждого своя правда, покушаться на которую никто не имеет ни малейшего права. Уже тот факт, что В. А. Тишков в своей книге всеми силами защищает истинность своих взглядов и стремится опровергнуть доводы своих оппонентов, неопровержимо свидетельствует, что он, отвергая объективную истину на словах, в теории, признает ее на практике. Да иначе и быть не может, ведь он же считает себя ученым.
Возвращаясь к трактовке В. А. Тишковым марксизма, необходимо подчеркнуть, что марксистская философия есть материализм, и в качестве такового она совершенно не совместима с позитивизмом, который всегда был и остается агностицизмом и феноменализмом. Известно, какой беспощадной критике подвергали К. Маркс и Ф. Энгельс представителей «первого позитивизма» – О. Конта, Дж. С. Милля и Г. Спенсера, а В. И. Ленин в книге «Материализм и эмпириокритицизм» – основоположников «второго позитивизма» (эмпириокритицизма) – Р. Авенариуса и Э. Маха.
В заключение несколько слов об этике научной полемики. Одна из важнейших ее норм состоит в том, что нельзя приписывать оппоненту того, чего он не говорил и не писал. А между тем в книге В. А. Тишкова есть такое утверждение: «...Сегодня сомневающихся в историко-эволюционных схемах моргановских и марксовых времен обзывают “философствующими постмодернистами”, “невеждами и интеллектуальными мошенниками”» (с. 9). Затем следует ссылка на одну из моих работ. Что же в действительности было в ней написано? Приведу полный текст: «К настоящему времени мода на философию постмодерна на Западе проходит, если уже не прошла. Появилось немало работ, в которых философствующие постмодернисты предстали не только как невежды, но и интеллектуальные мошенники» . Как видно из цитаты, речь в ней идет вовсе не о наших ученых, сомневающихся в правильности моргановских и марксовых схем эволюции общества, а о современных западных философах-постмодернистах. Во-вторых, в ней дается не моя оценка взглядов этих людей, а излагаются выводы, к которым пришли другие, западные же мыслители на основе детального анализа работ виднейших представителей философии постмодерна. Кстати говоря, автор прекрасно понимает, о чем именно в моей работе идет речь. Ведь недаром он далее пытается любым способом ослабить или даже полностью снять критику философов-постмодер-нистов, содержащуюся в приводимой мною в качестве примера книге А. Сокала и Ж. Брикмона «Интеллектуальные уловки. Критика современной философии постмодерна» (Париж, 1997; рус. пер. с англ. изд. – М., 2002). Во-первых, он говорит об этой книге как о «поспешно» переведенной на русский язык. Что это значит – она из-за спешки была плохо переведена? Автор никак не расшифровывает этого своего высказывания. И, кстати сказать, о какой поспешности может идти речь, если от первого издания этой книги на Западе до выхода русского перевода прошло ни мало ни много, а пять лет? А далее утверждается, что ссылаться на эту книгу «все равно, что сослаться на работы математика А. Т. Фоменко по псевдо-разоблачению современной профессиональной историографии как некого мошенничества, включая якобы фальсификацию древненовгородских культурно-исторических пластов и ранних письменных источников» (с. 9). Подобное сопоставление опусов А. Т. Фоменко и книги двух названных авторов просто-напросто совершенно нелепо. А. Т. Фоменко вторгается в область, в которой он вообще ничего не смыслит. Иное дело – А. Сокал и Ж. Брикмон. Оба они крупные физики-теоретики. И они неопровержимо доказывают, что философы-постмодернисты (Ж. Лакан, Ю. Кристева, Л. Иригарей, Б. Лятур, Ж. Бодрийар, Ж. Делез, Ф. Гваттари, П. Вирилио), пытающиеся использовать данные физики для подкрепления своих позиций, эту науку совершенно не знают, ничего в ней не понимают и выступают в этой области не только как полные невежды, но и откровенные мошенники.
Должен признаться, я не думаю, что рассмотренные выше абзацы книги В. А. Тишкова написаны им самим. Полагаю, что книги А. Сокала и Ж. Брикмона он сам не читал, а, может быть, даже и в руки не брал. Скорее всего, эту, поистине медвежью, услугу оказал ему один из тех людей, которым он в конце введения выражает признательность «за консультации и другую помощь» (с. 17). Здесь я могу ему только посочувствовать. Поневоле вспомнишь: «Услуж-ливый дурак опаснее врага».
Тишков, В. А. Этнология и политика. – М., 2001. – С. 215–222.
Семенов, Ю. И. О моем «пути в первобытность» // Академик Ю. В. Бромлей и отечественная этнология. 1960–1990-е годы. – М., 2003.
Семенов, Ю. И. Философия истории от древности до наших дней: Общая теория, основные проблемы, идеи и концепции. – М., 2003. – С. 35–43.
Об этих понятиях см. там же. – С. 39–40.
Подробнее об этом см: Семенов, Ю. И. Философия истории... – С. 46–50, 59–61.
Этот вопрос подробно рассмотрен в: Семенов, Ю. И. Поздние первобытные и предклассовые общества Севера Европейской части России, Сибири и Русской Америки в составе Российской империи // Национальная политика в императорской России. Поздние первобытные и предклассовые общества Севера Европейской части России, Сибири и Русской Америки. – М., 1998.
Семенов, Ю. И. О моем «пути в первобытность».
Семенов, Ю. И. О моем «пути в первобытность». – С. 209.
Скачать: Что статья Владимира Путина по национальному вопросу не. (
1999), и в завершение этой серии - книга «Реквием по этносу» (2003).
Против эссенциалистской концепции этноса Тишков выдвинул. Авторская динстинкция этноса и нации, сформулированная с позиций. Тишков В. Реквием по этносу: исследования по социально-культурной. . Вопрос о природе и сущности этничности, этноса, нации. «Реквием по
этносу» В.А. Тишков призывает даже к тому, чтобы отказаться.
Тишков В.А. Реквием по этносу: Исследования по социально-культурной антропологии. М.: Наука. 2003. - 544 с. - ISBN 5-02-008820-Х. Книга доступна для скачивания. Глава I. Этнография и социально-культурная антропология. Глава II.
Единство и многообразие культур. Глава III. Феномен этничности. Глава IV. Тишков В.А. Реквием по этносу: Исследования по Чтобы скачать этот файл зарегистрируйтесь и/или войдите на сайт используя. В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Тишков. Тишков В. А. Реквием по этносу: исследования по социально-культурной антропологии.
ИНСТИТУТ ЭТНОЛОГИИ И АНТРОПОЛОГИИ РАНКниги вне категорий: Соколова З. П. Ханты и манси. Взгляд из XXI века. Институт этнологии и антропологии им. Н. Н. Миклухо- Маклая РАН. М. : Наука, 2. 00. ISBN 9. 78- 5- 0.
Скачать публикацию Европейскаяинтеграция и культурное многообразие: В 3 ч. Отв. ред. М. Ю. Мартынова. Ч. III: Традиционные ценности и новые ориентиры.
М., ИЭА РАН, 2. 00. ISBN 9. 78- 5- 4. Скачать публикацию Европейскаяинтеграция и культурное многообразие: В 3 ч.
Отв. ред. М. Ю. Мартынова. Ч. 2: Европейский образ жизни. М., ИЭА РАН, 2. 00. Скачать публикацию Европейская интеграция и культурное многообразие: В 3 ч. Отв. ред. М. Ю. Мартынова.
Ч. 1: Идентичность и миграции. М., ИЭА РАН, 2. 00. Скачать публикацию Степанов В. В., Тишков В. А. (ред.) Новые этнические группы в России.
Пути гражданской интеграции. М.: ФГНУ "Росинформагротех", 2. ISBN 9. 78- 5- 4. Скачать публикацию Жуковская Н.
Л. Мир традиционной монгольской культуры. Lewiston, Queenston: The Edwin Mellen press, 2.
ISBN 0- 7. 73. 4- 3. Скачать публикацию Пушкарева Н. Л. Русская женщина: история и современность. История изучения "женской темы" русской и зарубежной наукой.
Материалы к библиографии / Н. Л. Пушкарева. - М. Ладомир, 2. 00. 2. ISBN 5- 8. 62. 15. Скачать публикацию *В. А. Липинская. Традиционная культура русского народа в средней полосе Европейской части страны.
Этнографический альбом - Самара: ООО "Медиа- Книга", 2. ISBN 9. 78- 5- 9. Крыцин И. А. Окраины Москвы (повесть Ивана Крыцина). Малая серия: «Этнографический источник» / отв. В. А. Тишков. М.: ИЭА РАН, 2. ISBN 9. 78- 5- 4. Скачать публикацию Власова И.
В. Русский Север: историко- культурное развитие и идентичность населения. М.: ИЭА РАН, 2. 01.
ISBN 9. 78- 5- 4. Скачать публикацию Дубова Н. А., Куфтерин В. В.
Антропология населения Южного Узбекистана эпохи поздней бронзы (по материалам некрополя Бустон VI) [Серия «Этническая антропология Средней Азии». Вып. 4]. Москва: Старый сад, 2. ISBN 9. 87- 5- 8. Скачать публикацию *Баринова Е.
Б. Китай и Южная Сибирь в древности: два вектора взаимодействия: монография. Москва: Новое Время, 2. ISBN 9. 78- 5- 9.
Филиппова Е. И. Территории идентичности в современной Франции. М.: ФГНУ "Росинформагротех", 2. ISBN 9. 78- 5- 4. Этнография полевой жизни: воспоминания сотрудников ИЭА РАН / Отв. И. А. Аржанцева, М. Л. Бутовская. – М.: ИЭА РАН, 2.
Скачать публикацию. ISBN 9. 78- 5- 4. Савоскул С. С. Мой Переславль. О локальном самосознании личности. М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 2.
Скачать публикацию. ISBN 9. 78- 5- 4.
Тишков В.А. Реквием по этносу: Исследования по социально-культурной антропологии. – М.: Наука, 2003. 544 с. 2000 экз. ISBN 5-02-008820-X
Книга готовилась долго – в итоге в нее вошли и статьи середины 1990-х, и совсем недавние работы. Тем не менее, они составили концептуальное единство: в итоге взгляд на современное общество получился свежий и неожиданный. Чтение трудное: в каждой главе то, о чем не говорят. Природа сепаратизма, природа нетерпимости, культура насилия, понятие расы, и, разумеется, Чечня, Карабах, Абхазия и все прочие локальные конфликты без ретуши, присущей СМИ.
Название, конечно, мрачноватое – прямо-таки «ужас патриота». Как это – этнос хоронить?! Но Валерию Тишкову , директору Института этнологии и антропологии РАН и бывшему министру по делам национальностей, к роли красной тряпки не привыкать. В начале 1990-х он шокировал политиков ельцинского розлива фразами вроде “нация - это воображаемая общность” (совершенно невинными с точки зрения социальной антропологии). Да и не только политиков. В предисловии к книге Тишков с явной усмешкой пишет, как некий студент «с боязливым придыханием» спросил: «А вы правда не признаете существования этносов?» - и «как-то импульсивно отстранился» , услышав утвердительный ответ. Шарахались от Тишкова и политики – и не раз. Словом, настоящий mad scientist – от обществоведения…
Надо знать, что великой войне в отечественной этнографии – не один десяток лет. Отчаянные схватки с привлечением тяжелого оружия – сиречь партийной бюрократии – сменялись в ней относительно долгими периодами «холодного мира». До широкой общественности доносились, однако, лишь отзвуки – такие, как разгромная критика построений Гумилева . Дилетантские по существу (не вкладываю в это определение никакого оценочного смысла), они едва бы удостоились такой чести, если бы не конфликт в среде самих этнографов.
Снаружи все это смахивает на прения свифтовских «остроконечников» и «тупоконечников». Даже просвещенный обыватель плохо понимает, почему ученые, зачастую работающие в стенах одних и тех же научных учреждений, свою науку называют по-разному. То ли этнографией, то ли этнологией, а то и вовсе социальной антропологией…
В этом смысле книга Тишкова – прекрасный материал для всех, кто вознамерится изучить историю отечественной гуманитарной мысли во второй половине XX века. Главный конфликт все тот же – между «либералами» и «антилибералами». Либерализм, по Тишкову, «означает разрыв с традицией и создание новых авторитетов» , антилиберализм «взывает к прошлому» и «презирает современность в виде поиска и инноваций» . Пишут уже о политическом размежевании этнологов – на национально мыслящих консерваторов и либералов-космополитов. Тишкова, разумеется, относят к последним – а он своим классификаторам бросает упрек: вы, мол, сами только Высшую школу КГБ закончили, и занимаетесь всякими «паранаучными заморочками: обучением дельфинов-убийц, изобретением “этнического оружия”, этнопсихоанализом, тейповыми структурами» …
В общем, кипящий котел и ящик с пауками – вот что такое современная российская гуманитарная – и в особенности этнологическая - мысль. Немудрено, что объекты исследования, как бы их не называли, готовы мочить друг друга в сортире и даже давить голыми руками. Тут не наука, конечно, виновата – просто методы этнографии (антропологии, этнологии – как ее не называй) таковы, что главным инструментом в исследовании всегда становится сам ученый. Любой термометр в огне раскалится. А горит сегодня – везде, и будет гореть все жарче, предупреждает Тишков. Нынешняя глобальная цивилизация строится на размежевании – или, говоря ученым языком, на «конструировании идентичностей» (что, собственно, и не позволяет ей стать глобальной). Как это происходит, видно даже на примере большой научной распри, которая для Тишкова становится своеобразным case-study, «этнографическим сюжетом» . «Реквием по этносу» – потому что, по Тишкову, никакого этноса на самом деле нет, этнос – конструируемый воображением концепт. Существует, однако, «этничность» , которую понимают по-разному и которую, с известными оговорками, можно понимать как «форму социальной организации культурных различий» . Это не этносы рождаются, умирают вступают в конфликты друг с другом – нет. «Происходит путешествие индивидуальной/коллективной идентичности по набору доступных в данный момент культурных конфигураций или систем, причем в ряде случаев эти системы и возникают в результате дрейфа идентичности».
Один из признаков этнической общности – миф об общей судьбе этой общности, представление о собственной причастности к ней. До тех пор, пока мы разделяем этот миф, мы – единый народ. И различия творим мы сами, причем решающую роль в создании этнических мифов играют государство и интеллектуальная элита – те же самые ученые. Грустно сознавать, что именно ученые – лингвисты, антропологи, этнографы, историки – а также писатели стояли у истоков большинства современных этнических конфликтов. Провоцировали людей на резню своими книгами, статьями… Но Тишков называет имена. Так, дальновидные люди еще в середине 1980-х говорили: «Этот Ардзинба со своими писаниями по хеттологии доведет нас до войны с грузинами».
Мысль об ответственности ученого – и, говоря шире, интеллектуала-гуманитария – в книге ключевая. Мы уже успели привыкнуть к тотальной безответственности речей и к тому, что даже в самых вопиющих случаях гуманитарии готовы принести мир и ответственность в жертву весьма абстрактно понимаемой свободе. Немудрено, что слова Тишкова о том, что «историки и другие интеллектуалы не только отражают историю, но и творят (конструируют) реальность, причем как в созидательных, так и в разрушительных вариантах» многим покажутся ересью. Строго говоря, это и есть ересь – как и мысль о том, что XXI век, в отличие от века XX, станет «веком большинств» , что пора ставить вопрос о защите от агрессивного напора «меньшинств» , которые конструируют себя с завидной легкостью и быстротой. Если так, то в перспективы у нас не малые войны и конфликты, но столкновения «большинств», ибо без конфликтов человечество еще не научилось существовать… Печально – но Тишков красивым теориям предпочитает грубую реальность.
